Мы беседуем с вами перед спектаклем «Юбилей ювелира». Он очень минималистский – в декорациях, в той естественной простоте, в которой актеры существуют на сцене. Но этот минимализм пронизывает до дрожи. «Юбилей ювелира» – пожалуй, очень богомоловский театр, и вы – одна из его главных актрис. Когда именно вы ею стали? После какого спектакля?

«Юбилей ювелира» – совсем не богомоловский театр, и я не считаю себя одной из его главных актрис. Просто когда Костя работает с артистами, он начинает переучивать их под себя, потому что ни один современный артист не соответствует в полной мере его высоким требованиям. Я начала переучиваться сразу же – без этого невозможно с ним работать. Я такой артист, которому нравится идти за режиссером, если я доверяю его таланту и идеям. А Костя – безусловно, авторитет. Его видение со временем стало мне очень близко. Когда мы начали работать, я была в жутком творческом кризисе. Понимала, что остановилась и никуда не двигаюсь. Костя научил меня новому пониманию театра, иной манере актерского существования. Это позволяет не замыкаться на актерских задачах, а быть самой собой, ощущать себя включенной в процесс. С одной стороны, у Богомолова актер – всего лишь марионетка. С другой – марионетка не тупая. Не все режиссеры такого хотят. Его видение позволяет обрести определенную смелость, отстранение, независимость от зала. Если ты зависим от зала, то ты немножко проститутка. А я не за этим приходила в профессию. Надо быть немножко над зрителем, чтобы заставить его себя уважать. Богомоловские спектакли дают ощущение, что ты не обслуживаешь зрителя, а просто участвуешь в чем-то, что позволяет ему присутствовать. Зритель может прийти, а может, и нет, и нужна большая смелость и выучка, чтобы не зависеть от него. Мне такой подход импонирует.

То, что вы играете сейчас только у Богомолова (за исключением спектакля Роберта Уилсона), – это случайность или просто ни в какой другой театральной реальности вы больше существовать не можете?

Богомолов тотально меняет актера под себя – это правда. Довольно сложно после работы с ним довольствоваться малым. В этом смысле, когда я столкнулась с Робертом Уилсоном, то попала в абсолютно свой театр. Кстати, многие режиссеры боятся артистов Богомолова, потому что знают, что запрос велик. Я была занята в нескольких Костиных спектаклях подряд, но начиная со следующего сезона у меня будут и другие истории. Чему я рада, потому что надо меняться, не замыкаться. Хотя богомоловского театра абсолютно достаточно, можно нигде больше и не играть – это каждый раз так интересно, так по-другому, что тебе хватает. К тому же можно быть стопроцентно уверенным в результате, а это случается редко. Даже если общественность осудит, твой личный актерский результат будет крутым, ты многому научишься. Мало кто из режиссеров сегодня способен это дать.

Известно, что Богомолов не разбирает роли с актерами, не говорит, что им делать, а вместо этого просто просит читать текст, еще и еще, отметая неверную интонацию. Актеры не ощущают себя в таких условиях щенками, брошенными в воду? Насколько вам близка идея Константина о том, что «спектакль есть воспоминание, сон, бессознательное общества»?

Вы действительно считаете, что его артисты выходят на сцену с неразобранным материалом? Нет, конечно. Просто процесс подготовки к спектаклю иной. Сейчас артисты привыкли в основном к тому, что режиссеры – бездари. Если актеру повезло (особенно это касается кино и сериального производства), к определенному возрасту он успевает поработать с режиссерами старшего поколения, представляющими классическую школу, и с молодежью, которая пытается и ищет, обычно все равно в рамках русской школы. У Кости все иначе: он занимается скорее поиском правильной интонации спектакля и параллельно что-то разбирает. Это поиск самих себя, а не того, как мы сыграем роль. Костя говорит, что не нужно «подниматься до роли», актер всегда гораздо больше, чем роль. Не надо никуда тянуться. Наша задача – просто заполнить роль собой. Русская школа приучает идти не к себе, а к персонажу. По большому счету ты все время кривляешься, пытаешься кого-то изображать и в итоге становишься фальшивым. А если идешь от себя, а не от персонажа, ты безграничен в своих красках. Богомолов ставит перед актером задачу найти прежде всего себя. А потом уже из этого произрастет роль.

То есть по сути он учит самоуважению?

Да. И в каком-то хорошем смысле надменному отношению к зрителю. Богомолову важно, чтобы артист не был тупицей, чтобы слышал, был открыт, с умом все воспринимал. Чтобы оставался живым и не «старался».

Когда я разговаривала с Марией Мироновой о ее роли Марины Мнишек в «Борисе Годунове», она отмечала, что все было даже слишком легко, не верилось, что можно выпустить такой спектакль без напряжения и преодоления. Сам Константин говорит: чем естественнее и проще, тем лучше, и признается в любви к «усталому артисту», который не слишком тратится на сцене. А вам богомоловские спектакли легко даются энергетически?

Костя любит тех артистов, у кого не хватает сил на лишние усилия, – только на необходимое. Я не могу сказать, что мне с ним легко работать. На самом деле адски тяжело. Наверное, все мои самые тяжелые репетиционные моменты связаны с Костей. Он, конечно, тиран и требует многого. Волей-неволей приходится под это подстраиваться. Только так он работает. Что касается спектаклей, то в них я живу уже достаточно свободно и не трачу много сил. Но у меня там и ролей больших нет, за исключением разве «Юбилея ювелира», где мы все сидим на одном месте. Вот от «Сказок Пушкина» Роберта Уилсона я сильно устаю, это физически затратная история. Плюс там присутствуют быстрые переодевания. За сценой безумие творится. В первую очередь со мной, так как у меня там три персонажа. За 40 секунд надо успеть перегримироваться и переодеться. Это выматывает. Особенно когда мы играем «двойники» – по два спектакля в день.

Из богомоловских спектаклей самый сложный для меня – «Карамазовы». Текст Достоевского невозможно выучить. И он адски нелогичный, и при этом медитативный, повторяющийся. И требует дополнительного вброса энергии, какой бы она ни была.

Тот факт, что вы жена режиссера, как-то помогает в работе?

Наоборот, мне тяжелее. Не знаю, от чего это зависит: то ли Костя требовательнее ко мне, то ли я хорошо его знаю и считываю что-то параллельно с репетиционным процессом и неадекватно на это реагирую. Мне кажется, всем актерско-режиссерским парам, где люди небесталанные и много работают вместе, приходится нелегко. Все равно это столкновение характеров. Например, мой папа (режиссер Юрий Мороз. – Прим. WATCH) к своим всегда был требовательнее, чем к чужим. Потому что свои должны быть лучшими.

Для вас театр – дело всей жизни, служение и жертвоприношение или вы могли бы без него обойтись?

Нет, никаких глупостей. Это любимая, но все же работа. Поскольку сейчас мало хорошего кино, то театр – безусловно, отдушина, тут есть место процессу, поиску, замедлению. К тому же я работаю в очень крутой театральной команде. Это стоит того, чтобы вкладываться и трудиться. Но из служения театру я выросла. Раньше было такое ощущение, но кино его быстро отбило. Служение профессии – сейчас вообще такого нет, это миф.

Вы активно снимаетесь в кино. Богомоловский театр помогает или мешает на съемочной площадке?

Конечно, он влияет. Я методично пытаюсь нести эту религию и дальше. А она совершенно не ложится на то, чем сейчас занимаются в кино. В основном там играют кто во что горазд, рвут на части, изображают страсти-мордасти. А я смотрю датский сериальный нуар и в таком духе стараюсь работать. Мне кажется, что только так и можно существовать. Есть еще удачные примеры вроде сериала Homeland, где главная героиня убедительно играет истеричку. Хотя и она к третьему сезону так наяривает, что смотреть невозможно. В основном в Европе актеры честнее существуют, они более живые, работают собой. Это как раз совпадает с тем, что Костя делает в театре. И с моим ощущением театра, кино, современного процесса вообще. Но не очень совпадает с российской кинодействительностью. У нас только хуже становится. Бюджеты все меньше, качество все ниже. И конечно, никому не нужно что-то другое, а надо то, к чему привыкли.

Но что-то вам все-таки дает сериальный опыт в артистическом плане?

В основном нет. Скорее я что-то даю сериалам. Для меня это чисто коммерческая история. Но все равно я всегда работаю честно. Даже если не нравится то, что делаешь. Иногда, бывает, рассорившись и с режиссерами, и с продюсером. Но у меня такой опыт за плечами и такой мерзкий характер, что даже если режиссер меня уже возненавидел, роль будет сыграна качественно и хорошо. В ущерб проекту я никогда не пойду. За это меня и не любят. Потому что я слишком себе на уме. Но работать в театре у Богомолова, а потом играть так, как требует современное кинопроизводство, – это несовместимые вещи.

В нашумевшем романе Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» профессор говорит одному из главных героев актеру Виллему Рагнарссону: «Чем талантливее актер, тем он скучнее. Быть выдающейся личностью – только себе вредить, потому что актер должен уметь от этой личности избавляться, должен полностью растворяться в персонаже». Насколько вы с ним согласны, так ли это?

Вообще не согласна. Растворяться в персонаже? Да никогда. Только с холодной головой. Тут нужен юмор и доля цинизма. Когда я работала с Робертом Уилсоном, великим режиссером (а попасть к нему была моя абсолютная мечта, я просто вытянула счастливый билет), он говорил то же самое. Правда, он против того театра, где не играют. Но для него игра – только внешняя форма. В его спектакле ты просчитываешь каждый свой шаг вперед, понимаешь, какой у тебя пластический рисунок и куда ты ведешь. И с юмором к этому относишься. Никакого растворения. Абсолютная математика. При нынешних ритмах жизни, при современном сознании, я считаю, это правильно и нормально. Делаешь вид, что растворяешься в персонаже, а на самом деле просто вгоняешь себя в некое истерическое состояние – это элементарно и абсолютно искусственно. Я этому не верю. Сама так часто делала, поэтому знаю, о чем говорю. С моим катанием на коньках тоже, кстати, работает. На секунду отключила голову, «вошла в состояние», занарциссировала – все, загубила номер. Так же и в театре. Заходиться не надо. Можно делать вид, что заходишься, но оставаться легким и ироничным. Мне кажется, вот оно самое крутое. Поэтому я так люблю немецкий театр – за сочетание таких котурн, когда артист находится как бы над историей, его внешней холодности и бесстрастности и абсолютно горячей внутренней энергии.

Гертруда из «Идеального мужа» наверняка унаследовала от вас свою любовь к Берлину. Судя по Facebook, в этот город вы возвращаетесь довольно часто. Берлин – это что: просто любимое место для прогулок или творческого вдохновения?

Мы случайно полюбили Берлин всем семейством. Первый раз я побывала там на Неделе русского кино. Покойный Миша Калатозишвили водил меня по городу, показывал музеи, мост, под которым снимали фильм «Кабаре». Берлин показался мне холодным, отстраненным. И не понравился совершенно. А во второй свой приезд я вдруг просто влюбилась в этот город – настолько он открытый, живой, удобный для жизни, а не для туристов. И дочка его обожает.