Бытует мнение, что самые элегантные финансисты встречаются среди немцев. На ваш взгляд, зависит ли отношение к внешнему виду от национальной принадлежности?

Из моего опыта общения с иностранными финансистами я могу сделать вывод, что самые элегантные – русские. Когда речь идет об имиджевой составляющей, то пальма первенства по праву принадлежит нашим соотечественникам и итальянцам, а за ними идут уже американцы и англичане, которые также уделяют довольно много внимания внешнему виду. Европейцы же – швейцарцы, французы, немцы, австрийцы – самые сдержанные и консервативные в этом вопросе. Для них костюм – лишь рабочая одежда.

И что в итоге подумает французский банкир, глядя на своего русского коллегу?

Увидев перед собой человека, явившегося на встречу в приталенном пиджаке, модных ботинках, изящных запонках и пышном галстуке, француз решит, что перед ним вырядившийся пижон. Вероятно, это просто взгляд старой Европы на новую. В западноевропейских странах внешний вид по-прежнему не является важным критерием, имидж делового человека формируется исходя из правильного образования, карьеры, опыта работы и тех сделок, которые он заключил для компании. А для финансистов и бизнесменов, работающих в условиях развива­ющихся экономик (именно к ним относится Россия), важно иметь набор дорогих аксессуаров, подчеркива­ющих статус.

А обратная реакция – на что в первую очередь обращает внимание наш соотечественник, встречаясь с топ-менеджером западной компании?

Тут следует понимать одну важную деталь: средний возраст западных топ-менеджеров стремится к 60–70 го­дам. В России же эта цифра варьируется от 30 до 40 лет, что в Европе практически не рассматривается всерьез. Поэтому, встречаясь с европейскими партнерами, пребывающими в почтенном возрасте, я стараюсь сгладить свой русско-азиатский образ: надеваю неброские рубашки, темные галстуки, однотонные костюмы, черную обувь. Здесь же, в Москве, общаясь с британцами или американцами, полностью соответствую их представлениям о деловом человеке. Такое балансирование между культурами помогает достичь взаимопонимания.

Существует ли в деловом мире специальный язык, благодаря которому можно выразить свой статус, продемонстрировать положение?

Да, конечно, но следование ему присуще в большей степени владельцам собственного бизнеса, которым интересно в это играть: подбирать галстук, обувь, ручку, часы. Большинство же топ-менеджеров крупных компаний – наемные работники, которые подчиняются прежде всего корпоративным правилам внешнего вида.

Часто дорогие часы рассматриваются как инвестиция. Насколько это оправданно и много ли, по вашему мнению, людей, готовых инвестировать в часовые или, скажем, в винные, автомобильные и прочие фонды? Где заканчивается простое коллекционирование и начинается уже инвестирование?

Начну издалека, чтобы более точно вывести главную мысль. Каждое инвестирование следует нехитрому правилу: покупай, когда все покупают, и продавай, когда все еще продолжают покупать. Если у тебя нет спроса, то любая инвестиция не имеет цены. Ее формирует спрос.

Что касается вашего вопроса, то самое перспективное – инвестиции в коллекции, поскольку здесь совокупность отдельных элементов достигает максимальной цены. Каждый коллекционер в душе инвестор, только с тем условием, что он рассчитывает получить прибыль не сию минуту, а через 10–15 или даже больше лет. Конечно, можно приобрести и отдельные часы из лимитированной серии, но число тех, кто готов у тебя их купить, все равно будет ограниченно. Цена такой модели имеет шанс вырасти благодаря, например, молодым миллионерам из Индии и Китая, желающим приобщиться к рынку роскоши, но добиться получения максимальной прибыли в этом случае маловероятно.

Кстати, сейчас вместе с одним парт­­нером, крупнейшим оптовым продавцом вина в Швейцарии, мы находимся в стадии регистрации нового винного фонда. Его составит комбинация винтажных вин и тех, которые еще пока дозревают в своих шато, затем вина будут разлиты по бутылкам и отправятся в наше хранилище в Женеву, в свободную зону, где не платится НДС.

Каковы объемы инвестиций в винный фонд на начальном этапе?

Поскольку наша цель – дорогие вина, то в год в фонд можно инвестировать не более 20 миллионов долларов, чтобы не «задрать» или, напротив, не обрушить этот хрупкий рынок. За четыре года мы планируем дорастить позицию до 80 миллионов долларов и ежегодно замещать 20 милли­онов. Храня у себя вино, вы, таким образом, превращаетесь в производителя винтажного продукта. Пока вино зреет, оно автоматически меняет стоимость. А спрос на винные раритеты растет, опять же за счет Китая и Индии, при этом производственные мощности остаются крайне ограниченными – ведь апелласьон Бордо единственный в мире. Сначала стоимость вина меняется в процессе производства, затем в процессе его реализации, когда бутылок становится все меньше. Если говорить о винных коллекциях, то здесь на первом месте все же деньги без какой-либо страсти. Создавать свой винный погреб – твое право, однако когда вино покидает сертифицированное хранилище, это приводит к дисконтированию цены, поскольку возникают вопросы по соблюдению всех правил его хранения и так далее. В конечном итоге я бы разделял страсть и инвестирование, так как нельзя иметь одновременно горячее сердце и холодную голову.

С позиции успешного финансиста, интегрированного в европейскую культуру, какие советы в плане внешнего вида вы могли бы дать своим московским коллегам?

Прежде всего держаться корней. Надо оставаться самим собой, не пытаться никому подражать, ведь наша культура – главная ценность, и она пользуется уважением во всем мире, так как делает нас непохожими и интересными для других наций. В русской истории было много периодов поклонения и подражания: немцам, французам, итальянцам. Но тем не менее мы обладаем уникальными собственными чертами.
Возвращаясь же к часовой теме, могу сказать, что мне понравились слова одного моего знакомого коллекционера часов, который, кстати, их никогда не носит. Он оправдывает свое поведение тем, что «если на моем запястье нет часов, то никто не может определить мою цену, и это всегда остается загадкой». Так и я – не ношу часов, поскольку у меня нет потребности подчеркивать статус столь очевидным образом.