Текст: Ирина Удянская

Фото: Платон Шиликов, Ира Полярная

Когда вы решили, что театр – это ваше призвание? Вы не из актерской семьи?

Нет, и до сих пор не уверен, что это мое, все получилось довольно случайно. Как-то в детстве мама, психолог по специальности, дала мне фломастеры и лист бумаги и попросила нарисовать, кем себя вижу в будущем. И я изобразил толстого человека с бородой, который сидел на стуле с чем-то вроде рупора. Мама сразу сказала: «Это режиссер». Наверное, я просто хотел командовать людьми. Но вообще не думал о режиссуре, просто очень плохо учился в школе, завалил ЕГЭ, и выбор был невелик.   Надо было идти, куда редко приходят мальчики: педагогический колледж или Тюменская государственная академия культуры, искусств и социальных технологий, куда я в итоге и поступил.

В 2013–14 годах вы руководили молодежной платформой «Самый центр» в Тюмени и в интервью называли ее «“Гоголь-центром” местного масштаба». Что это был за проект? И как вы с ним расстались? Насколько в Тюмени вообще насыщенная театральная жизнь?

Когда я там жил, она была не такой уж насыщенной. «Самый центр» стал одним из немногих мест, где выступали актеры-любители. Я же по профессии режиссер любительского театра, потом уже окончил магистратуру Школы-студии МХАТ. А в Тюмени тогда написал пост «ВКонтакте»: «Эй, психи, фрики, музыканты, дизайнеры, все, у кого много нерастраченной энергии, приходите, будем ставить спектакль». И пришла куча людей с улицы. Днем они работали в офисах, каких-нибудь рекламных компаниях, а вечером репетировали. Под «Самый центр» нам отдали первый этаж академии мировой экономики, управления и права, совсем небольшое пространство. Однажды меня остановили за превышение скорости и стали спрашивать, где работаю. Ответил, как в трудовой: «руководитель театральной студии, режиссер студенческого центра Тюменской государственной академии мировой экономики, управления и права». ДПСники переглянулись, и один говорит другому: «Пиши: безработный». Тем не менее первой постановкой «Самого центра» стал спектакль-променад по «Божественной комедии» Данте. Тогда иммерсивный театр еще не был так популярен. Когда в Центре им. Вс. Мейерхольда ставили «Норманск», арт-директор Елена Ковальская сказала: «Думали, мы первые, а оказывается, какой-то Даня Чащин в Тюмени уже сделал спектакль-променад». У нас люди ходили по всем четырем этажам Академии, там было все подряд: боди-арт, живая музыка, фотоколлажи, перформансы, стриптизерши танцевали на лестничных перилах. Благодаря «Божественной комедии», которая понравилась Елене Ковальской и Виктору Рыжакову, я и попал в Москву. Сейчас «Самый центр» закрыли вместе с академией. У многих моих друзей корочки вуза, которого нет.

Как случился ваш переезд в Москву? Вы рвались сюда, как чеховские три сестры, или так случайно сложилось?

Сначала я точно не рвался, меня в Тюмени по большому счету все устраивало, был свой коллектив, много работы. Недавно к юбилею Тюменской области я делал в их театральном центре «Космос» спектакль «Тюмень. Остаться нельзя валить». Тут каждый сам решает за себя. И в Тюмени, и в Москве люди вечером задаются одним и тем же вопросом: «Куда же пойти?». Но смысл у него диаметрально противоположный. Я бывал в Москве наездами, приезжал на фестиваль «Территория», видел, сколько здесь драйва, интересных людей, проектов. В какой-то момент захотелось стать частью этой культурной жизни. Решил переезжать и в первый же год поступил одновременно в ГИТИС и Школу-студию МХАТ, еще выбирал, где будет лучше. Думаю, мне помогло, что до этого я пять лет занимался таким партизанским театром, у меня уже был опыт, пять–шесть своих спектаклей.

В Тюмени вы были «первым парнем на деревне», а в Москве много хороших режиссеров. Что это за испытание для самооценки?

В первые годы было сложно. Но я человек веру­ющий, ходил в церковь и верил, что все будет хорошо. И там, кстати, встретил свою будущую невесту. Но когда бываю в регионах, провожу мастер-классы, отговариваю людей от переезда. Сначала у себя надо стать первым, чтобы в Москве оказаться 1001-м. Уезжай, когда понимаешь, что город тебе мал. Многие уезжают в надежде на случай – и в результате разбитые судьбы. Возвращаться никто не хочет, потому что вся эта движуха как наркотик, ты подсаживаешься на иглу большого города, особенно если случился здесь успех. У меня есть подруги-актрисы, с которыми в Москве не продлили контракт, и они до сих пор без работы, занимают иногда у меня деньги. Говорю одной из них: «Давай я тебя устрою, знаю много прекрасных театров в регионах, ты же хорошая актриса». А она отвечает: «Лучше умру в Москве, чем буду жить в провинции». Здесь как в Голливуде. Когда я переезжал, у меня все-таки была от учебы квартира, стипендия, в ЦИМе нас кормили обедами. Это достаточно тепличные условия. Были замечательные педагоги – Иван Вырыпаев, Виктор Рыжаков. Я все время знакомился с интересными людьми. Благодаря Павлу Рудневу попал в МХТ им. Чехова и сделал там спектакль «Леха...». А когда ставишь в МХТ, чуть проще все становится.

Вы стажировались у Бутусова, Богомолова и Серебренникова. Что вам дал этот опыт? Как складывалось общение с мэтрами?

У Богомолова я учился работать с актером, с его психикой. Наверное, его я в большей степени считаю своим учителем. Во время репетиций мысленно с ним разговариваю, думаю: что бы он на это сказал, понравилось бы ему? Серебренников мыслит глобально, для него спектакль –  это полотно, он выступает в качестве художника, придумывает сценографию, соединяет музыку и пространство, подбирает для актеров костюмы и парики, выстраивает мир, вплоть до мельчайших деталей. У меня, конечно, этих качеств нет. Бутусова вообще сложно классифицировать. Его энергию надо собирать в банки и продавать с аукциона, потому что это просто генератор, дизель на морозе. В нашем спектакле «Горка» и «Пер Гюнте» Бутусова один и тот же режиссер по пластике – Николай Реутов. Говорит: «Не знаю, когда появлюсь на репетициях, у Юрия Николаевича все могут собраться в девять утра и уйти в час ночи или наоборот». Но это может только он, нельзя ему подражать. Никому из них нельзя подражать, иначе получится ерунда. Это главный урок, который я получил. Нужно искать свой путь.

Вы довольно мрачные темы выбираете для спектаклей: одиночество, подростковые суициды, старение, смерть. Чем это обусловлено?

У меня очень разные спектакли. «Горка» должна получиться веселой, мы вдохновлялись фильмами Уэса Андерсона. Просто я в Тюмени поставил столько развлекательных шоу, презентаций и церемоний, чтобы заработать на хлеб с маслом, что, видимо, устал от позитива. Хочется делать что-то более глубокое и драматичное. Хотя мой любимый жанр – трагикомедия. Даже в «Смерти и чипсах» в театре «Практика» есть светлые моменты. Мне интересно смешение жанров в духе Вуди Аллена или Георгия Данелии, такие «драмы с насвистыванием», где можно и улыбнуться, и погрустить. Как у Шекспира: «Не поискать ли мне тропы иной, приемов новых, сочетаний странных?».  

Чем вам понравилась пьеса «Горка»? Почему вы решили ее поставить? О чем этот спектакль?

Материал выбираешь, как человека: понимаешь, что тебе с ним предстоит провести какую-то часть жизни. «Горка» была отмечена на фестивале «Любимовка», я обратил на нее внимание и сразу понял, что это моя пьеса. Она о детстве и тех, кто с ним работает. Главная героиня – воспитательница детского сада. Драматург Алексей Житковский показывает абсурд ее будней, то, как героически она делает что-то человеческое в этом последовательно бесчеловечном мире. Спектакль про маленького человека, который выполняет большую работу, и про то, как опасны недобровольность и принуждение. Нас же много чего в детстве заставляют делать – вставать на стульчик, читать стихи. Это травма на самом деле.

«Горка» – ваш первый спектакль в Театре на Таганке. Как вам там работается?

По-разному. В человеческом плане все отлично, со всеми дружим, обнимаемся. Но оказалось, материал не так уж просто открывается. Там ведь взрослые мужики играют детей. Вроде забавно, но в какой-то момент я понял, что это может смотреться пошловато и неубедительно. Боремся с «тюзятиной». В этом плане до сих пор надо искать баланс.

У вас есть актеры-музы, на которых вы всегда готовы ставить? Что вы цените в актерах?

Я не приверженец того, чтобы все время брать в спектакли одних и тех же актеров, как, например, Дмитрий Крымов – Марию Смольникову. Мне каждый раз интереснее новое путешествие. Я выбираю актеров под материал, а не наоборот. Недавно начал проводить кастинг для новогоднего шоу компании WOW! HOW? – это научная елка в Российской академии наук. Когда ставишь в театре, нужно выбрать кого-то из труппы, а здесь вся Москва передо мной. И я начал звонить людям, с которыми никогда раньше не сотрудничал, просто потому что мне кажется, они подойдут. Работа со своими – это зона комфорта. А я все-таки за результат, а не за домашнюю радость, когда пришли одни друзья и вместе что-то сделали. В актерах ценю личность, индивидуальность. Люди как вода в бутылке, если вылить, из кого-то будет лужица, а из кого-то – океан. И то, и другое – вода, но разного качества. Мне интересно находить океаны, постепенно погружаться все глубже, видеть, какие красивые рыбы там плавают. Ищу того, с кем можно бесконечно таким дайвингом заниматься. А иногда начинаешь говорить с человеком и понимаешь – вот мы и уперлись в дно.

За что вы любите театр? Каким он должен быть, с вашей точки зрения? В чем вы видите свою задачу как режиссера?

Я вообще интроверт, и до театра вступить с людьми в какую-то коммуникацию мне было крайне сложно. Театр проломил мои границы, как стенобитная гиря:  научил общаться, формулировать свои мысли, внимательно относиться к жизни, интересоваться людьми. Режиссер должен быть специалистом во всех областях –  музыке, живописи, кино, психологии, экономике. Что отличает хорошего повара  от плохого? То, как он сочетает продукты. Все мы знаем, как приготовить салат «Цезарь», но почему-то у кого-то он получается вкуснее. Режиссер тоже сочетает тексты с музыкой и визуальным рядом, предметами, видеофрагментами. Он, как коллекционер, собирает лучшее, что есть в мире, и пытается это объединить.   

В этом номере WATCH есть статья о молодых режиссерах: Денисе Азарове, Тимофее Кулябине, Екатерине Половцевой и др. Есть ли у представителей вашего поколения что-то общее? Что вас сближает, ощущаете ли вы себя частью некоего культурного поля или каждый сам за себя?

Неплохая компания, мне нравятся эти люди и их спектакли. «Тридцатилетние» – непоротое поколение, которое может говорить о каких-то вещах и не бояться последствий. Театр – как раз такое место, где нужно об этом говорить. Даже если в жизни мы не решаемся.

Вы себя сравниваете с кризисным менеджером, которого призывают театры, если в них не идет молодежь. Вы что-то такое ставите, и молодежь начинает ходить. Что это за алхимия? За счет чего вы этого добиваетесь? С Те­атром на Таганке та же история?

Когда ставил «Убийцу» в Челябинске или «Пацанские рассказы» в Канске, то сформулировал для себя, что делаю театр для людей, которые не любят театр. Когда только приехал в Челябинск и решил посмотреть спектакль театра, который меня пригласил, оказался единственным молодым человеком в зале. Мне тогда в театре говорили: «Вы уверены, что это наша пьеса? Там главная героиня вместо «что» говорит «че», мы же академический театр». Я тогда сказал: «И че?» Региональным театрам не хватает смелости открыть двери для новой публики. Но если делать театр для молодежи, надо говорить на ее языке. У меня не получается ставить про усадьбы, я стараюсь говорить про сегодняшний день, о котором что-то знаю. И молодежи это нравится. Сейчас сделал в Челябинске второй спектакль – «Номер шесть», и там уже 70% молодой публики. В Театре на Таганке эти проблемы не так ярко выражены. Там уже ставил и Леша Франдетти, и Макс Диденко, не думаю, что с моим появлением что-то радикально изменится.

Один из ваших спектаклей называется «Молодость». А для вас молодость – это что такое? Вы себя ощущаете молодым?

Раньше, когда меня называли молодым режиссером, я обижался: «молодой, но талантливый», «молодой, но уже опытный», «молодой, но без жести», «подающий надежды». Но теперь думаю, что режиссер должен быть только молодым – не успокаивающимся, ищущим, азартным, авантюрным, с блеском в глазах. Я боюсь устать от театра, потому что часто вижу коллег, которые уже спят. В «Иванове» есть фраза: «В тридцать лет уже похмелье». Страшно, когда после яркой жизни наступает что-то подобное, и ты ничего не можешь сделать. Нужно соскребать с себя эти серые чеховские будни.

Какие у вас планы на сезон? Какими проектами сейчас живете?

После премьеры «Горки» будет лаборатория в Абакане и чеховский «Иванов» в Тюмени. В декабре – спектакль «Причал» в театре «Человек» в Москве и научное шоу с WOW! HOW? в Гонконге и в Российской академии наук. Потом в пермском «Театр-Театре» поставлю «Загадочное ночное убийство собаки». Обсуждается постановка по Островскому в Театре на Малой Бронной у Константина Богомолова. В Театре имени Пушкина будем делать спектакль «Черный апельсин» по пьесе Даны Сидерос с тремя поколениями актеров, среди которых и заслуженные артисты, и студенты с курса Евгения Писарева. Еще в этом сезоне приму участие в режиссерской лаборатории в Театре наций. В завершение сезона сделаю спектакль «Обманщики» по мотивам фильма французского режиссера Марселя Карне в Омске. Еще? До 2022 года все расписано.