Спустя примерно сорок дней после смерти Стива Джобса мир облетела новость о том, что в Болгарии в его честь хотят переименовать гимназию электротехники и электроники, которая прежде носила имя Ленина. Это сообщение дает повод для многих интерпретаций, самой банальной и неточной из которых была бы мысль о том, что Джобс стал этаким «Лениным сегодня».

Соблазнительное сравнение основателя Apple с Лениным возможно и потому, что, подобно вождю мирового коммунизма, Джобс сделал невероятно проблематичным понятие свободы. Будучи выходцем из небогатой семьи сирийца и американки, он вырос у приемных родителей-армян. Его успех мог бы стать примером очередного выходца из низов, self-made-man, да еще и такого, который воплотил в одном лице маркетолога и инженера. Однако именно Джобс без стеснения пользовался достижениями собственных партнеров и препятствовал их бизнесу, как, например, в случае с другим отцом-основателем Apple – Стивом Возняком.

Всеобщий комплекс туземца

Та же самая проблематичность свободы проявляется и в том, что Джобс фактически стал иконой новой колонизации мира. Бросая вызов традиционному типу американской VIP-карьеры, Джобс, сам того не желая, не словом, а делом спровоцировал нечто вроде технологического Крестового похода Америки под старыми знаменами ее цивилизаторской миссии по отношению к остальному миру. Последствия «инновационных» атак Джобса как технологического крестоносца куда более значительны, чем американские блицкриги в Афганистане, Ираке и Ливии. Каждый новый гаджет джобсовской компании оказался способом развить комплекс туземца не только в странах третьего мира, но и в старой Европе.

С этой точки зрения сегодня вряд ли найдутся более эффективные инструменты, нежели игрушки Джобса. У рядовых граждан обладание джобсовскими «сувенирами» выражает не менее отчужденное отношение к современности, чем у представителей первобытных племен, обменивавших золото на зеркала и стекляшки. То же самое можно сказать и об инженерно-технических корпорациях: они воспроизводят атрибутику карго-культа, соревнуясь друг с другом в том, чтобы сделать такой же iPhone – только лучше!

Большой Брат внутри нас

Обманность свободы демонстрирует и основной идеологический тренд, с которого началось триумфальное шествие «эппловской» продукции по миру. Этот тренд без всяких околичностей выражал ролик 1984 года, снятый для компании Джобса Ридли Скоттом. В нем брутального (если не сказать рифеншталевского) вида спортсменка бросает молот в экран с изображением Большого Брата, диктующего нечто своим одетым в робы и неотличимым друг от друга подопечным. Финальные титры свидетельствуют: «В 1984-м не случился “1984 год” Оруэлла, поскольку в продажу был выпущен первый Macintosh».

Сегодня этот ролик можно воспринимать в лучшем случае как самоиронию, а в худшем – как бессознательную проговорку относительно планов создать свой «1984-й», но – другим способом! Мало того что Большой Брат на разбиваемом экране удивительно похож на умершего в том же 1984-м философа Мишеля Фуко, так еще и сама идея удалиться от всевидящего ока Большого Брата с помощью персонального компьютера выглядит сегодня как насмешка. То, что было тоталитарной мечтой о принудительном наблюдении кого-то за кем-то, стало проявлением обыденного положения дел. Персональный компьютер сделал возможными социальные сети, социальные сети заставили всех – и притом совершенно добровольно! – предстать объектами наблюдения друг для друга. И не просто объектами наблюдения, а субъектами, которые без всякого нажима и принуждения заполнили огромный архив, где запротоколированы их связи, суждения, фотографии, отметки о местах пребывания и прочее, прочее, прочее. Именно Джобсу мы обязаны даже не тем, что сегодня каждый стал для другого Большим Братом, но тем, что сейчас это больше никого не ужасает, а наоборот, воспринимается как благословенная эра новых возможностей.

Общество приспособленцев

Как это могло случиться? Да просто Джобсу удалось то, что не удавалось ни одному политтехнологу со времен Макиавелли: создатель Apple заменил политику технологиями. Вся прежняя атрибутика революции вроде стачек, забастовок и булыжников пролетариата стала анахронизмом. Анахронизмом оказалось и само изменение, понимаемое как результат того, что кто-то берет на себя роль действующего лица истории. Благодаря Джобсу изменения теперь определяются гаджетами, а не «завоеваниями» и «жертвами». История не то чтобы лишилась своего милитаристского подтекста (типа «боев за светлое будущее» или «битв за коммунизм»), но доказала, что аккумулирование спроса в сегодняшних условиях служит на­иболее эффективной формой военных действий. Более того: покупка гаджета, будь то iPod, iPad, iPhone или – ранее – Macintosh, приравняла покупателя к революционеру. Революция уподобилась техническому прогрессу и сама оказалась технологией, сводящей участие в истории к обзаведению новым девайсом.

В 1968 году Жан Бодрийяр написал книгу «Система вещей», в которой констатировал, что история стала работать вхолостую и технический прогресс сводится к эволюции предметов быта, а они, в свою очередь, к эволюции собственного дизайна. Спустя всего 8 лет появился персональный компьютер. Его идея не принадлежала Джобсу, но именно Джобс приложил руку к тому, чтобы пользовательские характеристики компьютера стали такими, какими мы их знаем сегодня. Персональный компьютер после Джобса означает по меньшей мере три вещи: интуитивно понятный интерфейс, возможность диалога с «машиной» и стирание грани между виртуальностью и реальным миром (символом чего стало еще одно ноу-хау Джобса – компьютерная мышь). Бодрийяр ошибся, но ошибся не потому, что компьютеры и впоследствии другие устройства Джобса положили конец техническому застою. А ошибся потому, что Джобс изменил соотношение политики и техники, а вместе с ним – и само представление о революции.

То, что было предметом политики, благодаря Джобсу таковым быть перестало – сетевой мир в карманном устройстве заменил агору и сделал политическое общее дело более или менее случайной конфигурацией пользователей социальных сетей. Революция из процесса создания возможностей творить собственное будущее превратилась в маркетинговую технологию, исчерпывающуюся поддержанием спроса на новые приспособления. Впрочем, не это ли имел в виду Маркс, когда говорил об управлении вещами при коммунизме? Возможно, Джобс создал для нас альтернативный коммунизм, который питается тем же принципом, что и коммунизм Маркса: вещи не служат символами и инструментами разобщенности людей, но, наоборот, позволяют приспособиться к миру, который сам незаметно оборачивается суммой приспособлений. Персональный компьютер – это паровая машина эпохи постиндустриализма, а именно паровая машина была для Маркса символом единства социальных и промышленных изменений. Но Маркса с Джобсом объединяет не только это. Их объединяет общая буржуазная идея того, что приспособления представляют собой вечные двигатели истории, которые и в самом деле работали бы вечно, если бы люди не мешали им в этом. Приспособление – от слова «приспосабливаться». Любой девайс или гаджет соотносит нас с определенной антропологией, в которой человек является главным мировым приспособленцем. Он не столько устраивает мир, сколько устраивается в нем, используя его как материал для бесконечно растущего гнезда.

Вторая плоть

Свести отношение к миру к тому, чтобы в нем устроиться, и значит – управлять вещами. Но чем больше претензия на то, чтобы ими управлять, тем больше вещи управляют нами самими. Как тут не вспомнить об апокалиптике восстания машин: освобожденном Големе, судьбе Франкенштейна или цивилизации роботов, намного переживших людей, из известного фильма Стивена Спилберга? Нельзя забывать и о симметричном ответе на эту апокалиптику: восстании луддитов против машин.

На первый взгляд произведения Джобса никак не похожи на «восставшие машины», в них трудно усмотреть ненавистный индустриальный Молох, который должен быть разрушен во имя принесенных ему жертв. Недаром джобсовские штуковины всегда славились идеальной эргономикой: детали подогнаны друг под друга, а сами эти произведения идеально приспособлены под окружающую среду. Каждый артефакт Джобса соревнуется в экологичности с природным объектом, стремясь быть более обтекаемым, нежели камень, более незаменимым, нежели вода, воздух или солнце. В этом главная закавыка: система «эппловских» артефактов символизирует старую утопическую мечту о создании вокруг и внутри человека второй натуры. Вещи Джобса – даже не вторая натура, а вторая плоть, неотделимая от природной плоти их пользователя. И в каждой джобсовской вещи – их создатель, притаившийся в них как личинка, ждущая своего часа. Не стоит подсчитывать время, когда эта плоть восстанет и всех нас прикончит. Она уже живет своей жизнью.