Прошло чуть больше года с того момента, как вы сменили Владимира Урина на посту гендиректора театра. Каким для вас оказался этот год? Удалось ли восстановить баланс в команде, нарушенный уходом человека, проработавшего в МАМТ 18 лет? Как бы вы охарактеризовали стратегию развития театра в настоящее время?

Восстановить баланс вроде бы удалось – за прошедший год мы не взяли в театр ни одного нового человека, только осуществили перемещения внутри команды. Например, моим первым заместителем стал Андрей Черномуров, который много лет занимался в театре маркетингом и спецпроектами. Первое время после ухода Урина труппа, конечно, ощущала потерю. У нас всегда был круг вопросов, которыми директор театра занимался лично. И эту пустоту пришлось заполнять… Но вот прошел сезон – и мы с честью выполнили все взятые на себя обязательства. Когда ключевая персона уходит, все ожидают упадка, но мы этого не допустим. Более того – мы достаточно активно работаем над тем, чтобы движение продолжалось. Что касается стратегии развития, то с самого рождения театра у него была просветительская миссия. Мы стараемся придерживаться  того же вектора.

МАМТ первым в России показал зрителям балеты Иржи Килиана, Начо Дуато, Йормы Эло, мировые премьеры опер Владимира Кобекина, Мечислава Вайнберга, редко исполняемые поризведения Эрика Сати и Дариуса Мийо. В последние годы за театром закрепилась репутация первооткрывателя. Какие открытия ждут нас в следующем сезоне 2014–2015 года?

Балеты Килиана, Эло уже шли раньше в других театрах в других странах, но мы впервые показали их российской публике. Зрители воспринимают эти спектакли как новаторство, хотя некоторым из них уже по 20 лет. А вот в оперной афише есть спектакли, поставленные драматическими режиссерами впервые в их карьере! Геннадий Тростянецкий из Санкт-Петербурга сделал очень интересный, красочный спектакль «Демон», Михаил Бычков поставил оперу «Вертер», Евгений Писарев, замечательный молодой режиссер, недавно ставший худруком Московского драматического театра им. А. С. Пушкина, – «Итальянку в Алжире», Адольф Шапиро, совершенно мифологическая личность в мире театральной режиссуры – «Лючию де Ламмермур», которая завоевала несколько «Золотых Масок» и до сих пор идет с огромным успехом. Просветительская миссия – это знакомство публики с шедеврами балетной и оперной жизни мира, открытие новых имен в творческих составах. И мы будем продолжать эту историю. В ноябре 2014 года состоится премьера балета «Татьяна» Джона Ноймайера. Это копродукция нашего театра и Гамбургского балета, совершенно новый спектакль. Мы не приобретаем на него лицензию, он создается при нашем участии и по нашему заказу. Кроме того, мы должны учитывать еще одно обстоятельство. Через четыре года театр отметит 100-летний юбилей, и мы уже начинаем готовиться к этой дате. Возможно, поменяем структуру деятельности театра на один сезон, и он совсем не будет похож на обычный.

Каким образом в театре решается вопрос, какое произведение ставить, как формируется репертуар?

Мейнстрим нашей творческой политики в балете – поддержание классического репертуара и освоение новых произведений. Каждый сезон мы будем пополнять классический репертуар или переносить работы знаменитых западных хореографов. В 2015 году нас ждет работа над балетами американского хореографа Джерома Роббинса. С оперой дело обстоит сложнее. Важно поддерживать баланс между русскими и европейскими операми. Как-то мы с братом в процессе поиска оперы, которую можно было поставить, составили лонг-лист с 2000 названий. Около 40 из них считаются шедеврами оперного искусства, на уровне «Аиды» и «Травиаты». В российских театрах, в отличие от западных, где распространена система стаджионе, если мы ставим спектакль, он должен идти в течение нескольких сезонов. Это огромные расходы. Нет в мире шоу дороже оперы – синтетического жанра, где присутствует и музыка, и пение, и балет, и изобразительные искусства, и даже скульптура – все, что человечество придумало за свою историю. Это в России балет – главное из искусств, его все обожают, а на Западе лидирует опера. Валерий Гергиев любит говорить: «Вы когда-нибудь слышали, чтобы театр называли балетным?» В Баварской опере билеты на оперу стоят 150–200 евро, на балет – 60–80.

Еще один вопрос – соотношение классических названий и новых сочинений. В репертуаре обязательно должна присутствовать и современная опера, хотя у нее не так много поклонников по сравнению с произведениями Верди и Пуччини. Но ведь в свое время даже Моцарта ругали за некачественную музыку! А потом, когда Бетховен написал первую симфонию, его раскритиковали за то, что она не похожа на симфонии Моцарта. Когда он написал вторую симфонию, его начали ругать за то, что она не похожа на первую. Когда он написал третью симфонию, его просто подвергли анафеме – считалось, что он придумывает звуковые сочетания, которые человеческое ухо не может без боли воспринимать. Современники не всегда в состоянии оценить музыку, которую пишут композиторы. Западным театрам ставить современную оперу проще. Они сыграли ее 10 раз подряд и закрыли тему. Удачный спектакль или не очень – у них нет задачи оставить его в репертуаре. А мы себе неудачный спектакль позволить не можем. Гигантские финансовые расходы, четыре месяца работы труппы – и где результат? Мы вынуждены быть более избирательными. Зато в афише репертуарного театра, которым мы являемся, всегда можно увидеть набор произведений, которые люди смотрят с удовольствием. Это не значит, что мы отказываемся от экспериментов – мы все равно будем этим заниматься на Малой сцене. На Западе сейчас расцвет интереса к разного рода старинной музыке,  у нас она практически не исполняется, в этой области – абсолютный пробел. Поэтому мы планируем в следующем сезоне включить в репертуар «Тайный брак» Чимарозы и «Орфея и Эвридику» Глюка. Эти две оперы также будут идти на Малой сцене.

Ради новой должности вы оставили карьеру дирижера. Легко ли вам далось решение сменить творческую профессию на управленческую, административную? Бывают моменты, когда вам снова хочется встать за дирижерский пульт?

Решение далось легко, потому что в тот момент я не думал о последствиях. Потом в течение некоторого времени у меня были моменты серьезной ностальгии. Я даже иногда видел сны, в которых дирижировал оперой. Но время лечит такие вещи. Не думаю, что если бы была возможность вернуться в то время, я принял бы другое решение. Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь.

Как руководитель вы жесткий человек? Приходится ли вам принимать непопулярные решения? Должен ли руководитель вообще быть жестким?

Конечно, приходится. Я часто слышу упреки, что принимаю решение, не посоветовавшись с коллегами. Но это происходит не из-за того, что мне не важно их мнение, просто иногда решения нужно принимать очень быстро, и пока я поделюсь с ними информацией, обсужу, взвешу все за и против, слишком много времени уйдет. Некоторые считают, что я еще даже слишком мягок, и моя панибратская манера общения с сослуживцами сводит на нет всякую дистанцию. А мне кажется, если между нами будет большая дистанция, мы просто не сможем вместе работать. Мы – одно поколение и хорошо друг друга понимаем. Я не вправе создавать эту стену. В общем, я бываю жестким, но не бесчеловечным. Последние 20 лет у нас довольно дружная труппа. В первую очередь – это заслуга Владимира Урина. Поверьте, противоречий было много – я видел это изнутри. Случались серьезные споры, доходило и до ругани, и до скандалов с худруками. Но когда у вас одни и те же цели, и отличаются лишь методы их достижения, это становится рабочей проблемой, которую можно решить. Вот как только у людей,  работающих в одном театре, появляются разные цели, все рушится.

Как вы считаете, для чего вообще зритель ходит в театр? Театр должен развлекать или заставлять задумываться? За что вы сами любите театр?

Не понимаю, почему эти сумасшедшие каждый вечер покупают билеты! А если серьезно: театр должен одновременно и развлекать, и заставлять задуматься. Идеальный пример такого подхода – опера Моцарта «Дон Жуан». Сам Моцарт называл ее dramma giocosa – «веселая драма». Суть этого произведения – в очень серьезных проблемах психологии, менталитета человека, его жизни и того вреда, который он наносит окружающим. Но при

этом драматизм ситуации раскрывается в мелодиях чуть ли не водевильного типа. Моцарт попал в точку: сумел простым языком рассказать довольно трудную для восприятия историю. Если театр будет только развлекать, он потеряет статус серьезного искусства, превратится в оперетту, мюзикл. Если только учить, станет таким тяжелым, умозрительным и мрачным, что люди перестанут в него ходить. Задача любого искусства – вызывать эмоции. Оперный театр, будучи квинтэссенцией всех видов искусств, в этом отношении обладает самыми лучшими инструментами. Визуальный ряд, потрясающая музыка, фантастические голоса и атмосфера сопричастности: сидя в темном зале, вы получаете настолько мощную энергию со сцены, что волей-неволей на нее откликаетесь. Вы замечали, как на оперных спектаклях происходит единение людей, находящихся

по разные стороны рампы? Это и есть акт искусства – артисты и публика соединяются в своих эмоциональных ощущениях. Для этого и существует театр. Неподготовленный зритель не будет сильно задумываться, послушав «Дон Жуана» или «Аиду». Он просто послушает красивую музыку, насладится эмоциями и уйдет одухотворенный.

 Назовите спектакли, которые в последнее время произвели на вас самое большое впечатление.

«Евгений Онегин» Римаса Туминаса в Театре им. Е. Вахтангова. Такое же мощнейшее впечатление на меня произвел «Летучий голландец» Петера Конвичного в Большом театре, но это было много лет назад. Вот такой серьезный разрыв на самом деле.

Если мы обратились к теме временного разрыва и сильных эмоций, расскажите, пожалуйста, как вы ощущаете свою связь с прошлым. Вы ведь родом из Еревана, наверное, множество теплых, приятных моментов связывает вас с Арменией, Араратом?

В Армении я прожил первые 18 лет своей жизни. И сейчас приезжаю туда каждое лето, так что корней своих не утратил. Хожу по Еревану и вспоминаю, что вот по этим улицам я гонял на велосипеде, когда был мальчишкой, или гулял со своей первой девушкой.

И хотя Ереван сильно изменился с тех пор, свои контуры город не утратил. А новые здания идеально вписываются в уже существующую архитектуру. Я всегда радуюсь успехам своих соотечественников и точно так же ощущаю за них неловкость, когда что-то идет не так. Это чувство единения с армянами у меня в крови, генетическая история. Армяне и евреи – две нации, чьи представители, даже если не живут у себя на родине, все равно очень к ней привязаны. Оказываясь в Армении, я с удовольствием пью легендарный армянский коньяк – у АрАрАт есть замечательные сорта.

Еще одно из самых теплых воспоминаний – дом моей бабушки в Дилижане. Он был построен на одной из скал, над серпантином. Это всего час езды от Еревана, но в Дилижане зимой всегда был снег (1300 метров над уровнем моря), и мы любили приезжать туда на выходные. Ощущение зимней сказки от этого места у меня осталось на всю жизнь. Балкон на втором этаже висел прямо над пропастью, там было так страшно! И маленьким я туда полз, держась за поручни, чтобы проверить себя на храбрость.

В завершение нашей беседы о театре хочется понять, как вы оцениваете происходящее в российской культуре на сегодняшний день. Можно ли говорить о каком-то кризисе и застое или, наоборот, динамика положительная?

Я бы не назвал это застоем, это цикличность истории. Если вы проанализируете пути развития любого театра, не только музыкального, то увидите, как периодически возникают ситуации застоя. На самом деле это момент, когда мы подводим итоги, интегрируем опыт прежних достижений и переходим на новый уровень. Очень хорошо это видно по Большому театру. 30 лет назад он гремел на весь мир. Какие там люди работали! Какие были спектакли! Нам оставалось только завидовать. Потом выдающихся имен и ярких событий стало меньше. Стали говорить, что Большой находится в «застое». Сейчас там произвели реконструкцию, придали ему новую форму, туда пришел человек, который придает ему новое содержание. Проходит время – и меняется эпоха, социально-экономическая формация, сознание людей, их эстетическое восприятие. Оперный театр сейчас переживает период обновления. Ни в коем случае не кризис. Просто некоторое замедление движения перед новым вектором развития.