В вашем творчестве религия переплетается с цифровым искусством (digital art), гиперреализм – с абстракциями, происходит сопоставление масштабов макро- и микрокосма. Это стремление к «соединению несоединимого» как-то перекликается с поисками сторонников концепции синтеза искусств (Врубеля, Борисова-Мусатова, Кандинского), получившей распространение в начале ХХ века?

Согласен, что сейчас ситуация похожая. Каждый новый век начинается с желания что-то переосмыслить, а что-то – сбросить «с корабля современности». Идеи накапливаются и ждут своей реализации. ХХ столетие дало нам множество открытий: не только в плане передовых технологий, но и в области психологии. Люди избавились от стереотипов. Сейчас происходит то же самое. Нынешние молодые люди совершенно не похожи на нас в прошлом. Они коммуникабельны и свободно общаются со всем миром. Если что-то не получается, могут обратиться на форумы в Интернете, где им окажут помощь специалисты из Европы, Азии, Америки. Я наблюдал это, когда работал над своим проектом «Мультитач-арт» с молодыми пермскими программистами. Разве в наши времена можно было представить себе такое? Это новые люди и новое мышление.

У вас интересная биография. После увлечения творчеством архитекторов-революционеров, ВХУТЕМАСом, Bauhaus, Малевичем, Дали и Магриттом вы долгое время работали в самом консервативном учреждении культуры в СССР – Центральном музее В. И. Ленина. Что вам как нонконформисту дал этот опыт?

Я был сотрудником этого музея десять лет, а потом примерно столько же тянулся шлейф работ и экспозиций, которые продолжал для них делать. В общей сложности я потерял 15–20 лет самого продуктивного для художника времени. Это ужасно. Но когда после института было распределение, я даже пикнуть не мог… Конечно, параллельно занимался живописью, выставлялся «в подвалах». Это происходило по вечерам, по ночам, полу­легально. В отличие от художников, которые в то время знали, что делать, я не знал. И в этом смысле совершил много ошибок в своей жизни.

Несколько лет назад вы признавались в интервью, что не слишком уютно чувствуете себя в российском современном искусстве, так называемом contemporary art. Продолжаете испытывать подобные чувства?

Из-за потери времени я оказался вне круга людей, которые создавали в России современное искусство. И поэтому всегда чувствовал себя среди них чужаком. Мир русского contemporary art не то чтобы закрыт, но его представители достаточно агрессивны и недоброжелательны, легко говорят гадости друг о друге. Галереи, вместо того чтобы объединяться, как во всем мире, топят новичков. В лондонском Сохо находится несколько сотен галерей – их владельцы понимают: быть рядом выгодно. А наши старались использовать различные ресурсы, чтобы та или иная выставочная площадка выглядела в глазах арт-сообщества в невыгодном свете. В 1988 году мы открыли галерею «М’АРС», надеясь впоследствии построить на ее основе Музей современного искусства. Цель была благородная. Но со стороны других галерей началась такая травля, что у нас пропало настроение это делать.

И Айдан Салахова, и Емельян Захаров говорили мне, что сейчас галереи дружат и «чем их больше, тем лучше». Ситуация изменилась?

Рад, что они пришли к такому выводу. Галерея в одиночку выжить не может, нужны общие большие проекты. И выгодное географическое расположение, как, например, на ВИНЗАВОДе. Народ туда ходит, популярное место. В мире арт-бизнеса Емельян – человек новый, но гениальный, у него все это очень хорошо получается, у «Триумфа» мощные ресурсы, роскошные помещения. Сейчас всем галереям тяжело, в том числе и нашей. Чтобы только содержать 2000 квадратных метров выставочного пространства, необходимо зарабатывать 750 тысяч рублей в месяц. А на специальные программы, научные исследования требуется дополнительный бюджет. Но «М’АРС» все равно старается делать интересные выставки. Два наших основных проекта: Art Digital и «Марсово поле» – когда мы собираем художников со всей страны и предоставляем им возможность показать свои работы.

Выставка «Искусство высокого разрешения» организована при поддержке известного коллекционера Виктора Бондаренко. Как долго вы дружите?

Больше 20 лет. И уже почти десятилетие делаем совместные проекты. Виктор Бондаренко – богатый и азартный человек. Он верит в меня, вкладывает деньги в наши совместные проекты. Поэтому в финансовом плане я чувствую себя более или менее свободным, не приходится бегать по городу и выбивать бюджеты. «Деисис» был идеей Бондаренко. И «Основной инстинкт» тоже. После духовного проекта нам хотелось сделать плотский. Но тема оказалась для меня тяжелой, слишком много всего уже сделано в эротике.

Что для вас означает российское актуальное искусство?

Современное искусство интересно даже тогда, когда раздражает. Это быстро разрастающаяся «лаборатория», где художники пытаются найти новый язык и новые способы воздействия на публику. У молодежи столько соблазнов в этом мире, ее трудно зацепить традиционными технологиями в искусстве. В contemporary art может присутствовать и эпатаж, и провокация, и особая изощренность. Иногда люди идут к его пониманию даже через «не нравится».

Расскажите о ваших экспериментах в области интерактивных картин. Что собой представляет «Мультитач-арт»?

Это инструмент, с помощью которого художник способен воплотить любые свои образы.

Одно нажатие на сенсорный экран – и перед вами открывается виртуальное пространство со множеством сюжетов, возникающих в том числе и по теории случайных чисел. Я сам не знаю, какой артефакт или анимация находится в том или ином объекте прикосновения. С помощью специальной программы они «выпадают» как цифры при игре в рулетку. Цепочки возникают произвольно, так что в вашем сознании каждый раз складывается свой сюжет. Интерактивная картина состоит из четырех самостоятельных частей: «Глаз ангела. Не ждали», «Утро стрелецкой казни», «Зеркальные сны», «Женщина и муха». Сценарий для «Зеркальных снов» мы написали вместе с известным московским фотографом Владимиром Глыниным. Владимир сделал несколько тысяч снимков, из которых мы отобрали 2500.

Я использовал шахматную «текстуру», потому что в глубине души я, по всей видимости, футурист. Когда эта фактура накладывается на персонажей, получается необычный образ. Над технической частью проекта мы работали с программистами из Перми (группа «Vитамин») шесть месяцев. В Москве я два года искал людей, но не нашел, а в провинции ребята оказались более динамичными и увлеченными. Впервые мы показали «Мультитач» в 2009 году на открытии Пермского музея современного искусства Марата Гельмана.

Конечно, изобретенный мной метод можно усложнять и совершенствовать.

Я мечтаю создать интерактивную картинку, которая вообще жила бы собственной жизнью. Принцип самоорганизуемого «Мультитача» придумал еще в 1960-х годах мой любимый писатель Рэй Брэдбери. У него есть рассказ «Вельд» о детской комнате, напоминающей 3D-кинотеатр, в которой фантазии превращаются в реальность. Дети, рассердившиеся на родителей, запирают их в детской, оставляя на съедение виртуальным львам. Мне бы, конечно, не хотелось, чтобы с моими творениями произошло нечто подобное. Но я мечтаю создать интерактивную картину, которая реагировала бы на погоду, ваше настроение, биржевые колебания, какие-то события, происходящие в мире. И чтобы все это влияло на жизнь героев виртуального пространства. Учитывая сегодняшний уровень компьютерных технологий, думаю, это возможно. Просто нужны средства и команда серьезных программистов.

Кого вы могли бы назвать своими предшественниками, учителями в искусстве?

Сильное влияние на меня оказали Виталий Скобелев – потрясающий живописец из МАРХИ, к сожалению, рано умерший, и Сергей Шаров, бросивший писать после перестройки. И конечно, весь тот сонм мастеров, на работы которых я смотрел в музеях, – Врубель, Петров-Водкин, Борисов-Мусатов. Я очень люблю стихи, особенно поэзию Серебряного века – Мандельштама, Ахматову, Цветаеву, Брюсова, Белого. Что касается современных художников, я много смотрю и анализирую, но мне мало что нравится. Знаком с Олегом Куликом, но не все я у него принимаю, хотя, безусловно, он – серьезное явление в современном искусстве. Нравятся Семен Файбисович, с которым я учился в институте, Виноградов и Дубосарский, AEC+A, группа «Синие носы», Recile из Краснодара (совсем начинающие, но они еще Москву завоюют).

А что для вас центр российского современного искусства? Это Москва?

Пока у нас все самое лучшее в Москве, а в провинции масса проблем выживания, хотя там есть очень талантливые художники. Но у них мало возможностей достойно выставляться! Их просто уничтожают, не дают ничего делать, и они вынуждены ехать сюда. Но и московские художники уезжают за границу, в Париж. Многим из них требуется пространство, чтобы себя реализовать. В Москве очень сложно получить мастерскую, все давно занято. Валерий Кошляков живет в Париже. Почему? Потому что он туда приехал и за копейки снял фабрику. В цехах можно писать 10-метровые картины.

Новое качество изображения, пластичность, текучесть и контрастность, специфический свет... Как конструируются ваши картины?

Всеми компьютерными программами я владею сам, у меня только один помощник – молодой человек, который знакомит меня с их возможностями. Когда сшиваешь вместе сотни картинок, сделанных в разное время, получается эффект, которого нельзя добиться в студии, снимая все одновременно. «Деисис» – это не фотография, как может показаться, а сложнейший, в несколько сотен или тысяч слоев коллаж. Кровь на лице Христа – моя. Ставлю камеру, макрообъектив – и заставляю свою кошку меня царапать.

Стереокартины такого высокого качества – единственные в мире. Обычные стереооткрытки, когда девушка изображена то в купальнике, то без, – это примитивная съемка с двух точек. А если я строю сцену в 3D, то делаю 160 снимков камерой, потом отдаю их технологу, а тот с помощью лично разработанной программы синтезирует и разлагает их на графические элементы, которые потом печатаются на пленке. На нее накладываются растр и еще одна пленка, чтобы все было в цвете. Это очень сложный процесс, печать синтезированных из 160 снимков элементов требует абсолютной точности. Для обычной фотографии смещение в один микрон не имеет значения, а здесь это может быть заметно. Поэтому делается много прогонов, из которых выбирается наиболее адекватный.

Если ты профессионал, то работаешь 24 часа в сутки. Мне даже сны снятся в слоях Photoshop. И я выключаю сюжеты с помощью пульта дистанционного управления. Днем практически не вылезаю из-за компьютера. У меня их несколько, очень мощных. Они включены круглые сутки – чтобы просчитать одну картинку, требуется несколько дней. А некоторые анимации в «Мультитач-арт» делались неделями.

Компьютер – потенциально богатый инструмент, возможности которого нам пока только слегка приоткрылись. Но он таит в себе массу ловушек и ложных путей для тех, кто мечтает о быстрой славе. Продукт на выходе кажется обманчиво качественным. Машина многое делает за тебя. Однако достойный результат работы в цифровом пространстве зависит исключительно от вашего профессионализма, божьего дара и интеллекта. Не стоит обманывать себя легкими путями.

Компьютер, как калейдоскоп, способен выдавать миллиарды картинок, но кому они нужны? Некоторые художники используют его для создания произведений как бы «под старину». Свет, влажность, фактуру бумаги можно воспроизвести в специальной программе. Но какие бы картины вы ни сделали с помощью этой технологии, дальше Крымской набережной они не пойдут. Потому что настоящая акварель всегда будет лучше цифровой. Имитировать технологии – пустое занятие. Надо делать с помощью компьютера то, что невозможно сделать руками. Ни гениальным мазком, ни тонкостями лессировки, ни особым чувством меры, материала или пространства компьютер не обладает.

Как вы себе представляете будущее изобразительного искусства? Насколько оно окажется связанным с быстро прогрессирующими технологиями?

Масло останется маслом, акварель – акварелью. Компьютер не вытеснит тех, кто работает с натуральным материалом. У талантливого художника всегда есть шанс создать шедевр, и он будет не менее актуальным, чем цифровая картина. Все зависит от того, насколько ты хорош или плох и как владеешь тем или иным инструментом: топором, кистью, резцом, пером или компьютером.