Джон Ноймайер

Западноевропейский драмбалет

«Я не могу творить абстрактно, – признавался Джон Ноймайер в интервью, – для меня всегда важно рассказывать какую-либо историю». Во времена одноактных бессюжетных опусов разной степени изобретательности такое заявление звучит почти провокационно. И неудивительно: американец, более тридцати лет возглавлявший Гамбургский балет, филолог по специальности, Ноймайер всегда стремился к крупной форме по мотивам серьезного литературного первоисточника. Шекспир, Готье, Чехов, Томас Манн, Теннесси Уильямс, Генрик Ибсен, рыцарские романы о короле Артуре – какие только сюжеты мировой литературы не ложились в основу его спектаклей. Ноймайер во всем придерживается системы Станиславского: дотошная режиссура, психологический реализм, душевный натурализм, прием четвертой стены. Один из немногих, он умеет ставить большие классические спектакли так, что зрителям в зале, даже учитывая современное клиповое мышление, не становится скучно.

10 лет назад в репертуаре Большого театра появился первый балет Ноймайера – «Сон в летнюю ночь». На тот момент труппа конфликтовала с мягким, интеллигентным, европеизированным Алексеем Ратманским, Ноймайер провел меньше репетиций, чем нужно, артисты болели, в разгар подготовки улетали на гастроли и вообще подошли к балету без особого энтузиазма. Премьера тоже разочаровала, не оправдав высоких ожиданий. А вот Музыкальному театру имени К. Станиславского и В. Немировича-Данченко (МАМТ) повезло больше. Не избалованная вниманием западных хореографов первого ряда труппа репетировала усердно, сверяла с мэтром каждый жест, и в результате и «Чайка», и «Русалочка» стали хитами сезона, завоевав любовь публики и восторги в прессе.

В этом году Ноймайер вернулся в Большой «со щитом»: живым балетным классиком и одной из самых авторитетных фигур в мире современного танца. Он перенес на сцену ГАБТ «Даму с камелиями», где когда-то блистали Марсия Хайде, Рудольф Нуреев, Марго Фонтейн, Сильви Гиллем. И за ролью Маргариты (драма куртизанки, три грани любви – три красивейших дуэта в конце каждого акта) покорно выстроились в очередь все московские примы начиная со Светланы Захаровой. Даже в эпизодических ролях были задействованы ведущие танцовщики Большого. И спектакль театру очень подошел – со всеми его страстями и соблазнами, тонкой игрой и сложнейшей хореографией, кринолинами, веерами и бриллиантами, атмосферой парижского Варьете, аристократических гостиных и пикников в Булонском лесу. Захаровой удалось рассказать очень трогательную человеческую историю – и ее скупая эмоциональность при запредельных технических данных обернулась здесь скорее плюсом: отсутствием достоевщины и отсебятины, хрупкостью и красотой переживаний.

Что: «Дама с камелиями» Джона Ноймайера

Где: Большой театр

Матс Эк

Новая лексика

Этот шведский хореограф сделал для танца модерн не меньше, чем Пушкин для русского языка, Стравинский для музыки, Пикассо для живописи, Баланчин для классического балета. Открыл новую эстетику, создал свой хореографический язык, представил убедительный синтез танца и драматического театра. Его трактовки «Жизели», «Лебединого озера», «Спящей красавицы» перевернули наше представление о возможностях модерна, произведя эффект разорвавшейся бомбы. Мир Эка шокирующее некрасив, психически хрупок и неустойчив и при этом обладает узнаваемыми чертами и яркой, неуемной, почти животной экспрессией. Все эти беспорядочные скачки, глубокие плие по второй позиции, руки, трепещущие как крылья бабочки, поглаживания и тычки, нагромождение нелепостей, за которым прослеживается и стройная архитектоника, и чуткая музыкальность, и философский подтекст. Просто нужно преодолеть ощущение шока и смотреть дальше. Эк как никто умеет извлекать поэзию из бытовой неприглядности, и за его провокациями всегда есть смысл.

К торжествам, посвященным 100-летию «Весны священной» – еще одного спектакля в мировой истории, разрывающего шаблоны, – Эк перенес на сцену Большого театра балет «Квартира», поставленный им в 2000 году для Парижской оперы. Несколько психологических этюдов – сцен из повседневной жизни, происходящих в квартире – на личной территории человека, где он позволяет себе быть собой. Об этом спектакле хочется сказать: «Верую, ибо нелепо». Люди ломятся в закрытые двери, обессиленно валятся на кушетки, вынимают из газовой духовки обугленное чучелко, символизирующее ребенка, эмансипированные «степфордские жены» агрессивно маршируют с пылесосами, отношения токсичны, одиночество беспросветно, проблески понимания тонут в скандалах. Эк недаром учился у другого сумрачного шведского гения – Ингмара Бергмана, автора «Осенней сонаты» и «Земляничной поляны», тоскливых экзистенциальных фресок на тему семейной жизни. Однако в его скандинавской меланхолии много трогательного, чувственного, щемящего – ему хорошо известна суть внутренних человеческих конфликтов. В хореографии Эка есть драйв – и зрители в зале хорошо считывают это напряжение. Эк находится за пределами нашей зоны комфорта, но такова уж природа гения, создающего собственную планету.

Что: «Квартира» Матса Эка

Где: Большой театр

Иржи Килиан

Хореограф-философ

В балетном мире у чеха Иржи Килиана, создавшего одну из самых знаменитых трупп современного танца – Nederlands Dans Theater (NDT), репутация хореографа-интеллектуала. Он ставил на музыку Стравинского и Бриттена, картины Эдварда Мунка. «У Килиана “золотые уши”, – говорил о нем Рудольф Нуреев. – Он превращает метафоры в движения». Балеты Килиана поражают неистощимой фантазией, тонкой иронией и отменным вкусом. Он изобрел фантастическое количество новых связок, поддержек и поз. Один из немногих, Килиан может с помощью абстрактной хореографии заставить зрителя в зале кричать от восторга или смеяться в голос (что мы и наблюдали четыре года назад в Москве на премьере его одноактных балетов в Музыкальном театре им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко).

Именно Музыкальный театр первым познакомил отечественного зрителя с хореографией мэтра, до этого не стремившегося ставить в России. Добавив в 2010 году имя Килиана в афишу, руководство МАМТа не прогадало: вечер одноактных балетов с «Маленькой смертью» и «Шестью танцами» переполошил театральную Москву, завоевал «Золотую маску» и сразу вывел театр в трендсеттеры в обход Большого и Мариинского. Оба балета прочно закрепились в репертуаре театра.

Поразительные по сложности, идеально вписавшиеся в элегическую музыку Моцарта любовные дуэты, проникнутые атмосферой «галантного века», и в то же время провокационно сексуальные («Маленькая смерть», la petit mort – изящный французский эвфемизм для оргазма), взлохмаченные дамы в нижних юбках, кавалеры в париках и с рапирами – Килиан создал необычный, изысканный, парадоксальный, черно-белый мир, и артисты Музыкального театра полностью отдались его карнавальной стихии. «Шесть танцев», объединенных с «Маленькой смертью» общими аксессуарами, необъятными кринолинами на колесиках, – по определению самого хореографа, «шесть внешне абсурдных сцен, которые в искаженных чертах передают тот поврежденный мир, который большинство из нас в силу каких-то причин носит в своей душе». Однако «искажения» Килиана носят фарсовый характер, хореографу свойственна постмодернистская ирония в мире, где конечной истины не существует, авторитеты могут быть осмеяны, а любая серьезность мгновенно разлетается в прах, поднимая облако пыли, как парики его прекрасных дам.

Что: «Восковые крылья», «Бессонница», «Маленькая смерть», «Шесть танцев» Иржи Килиана

Где: Московский академический музыкальный театр им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко

Начо Дуато

Абсолютный слух

Этот невероятно талантливый испанец, любимый ученик Иржи Килиана, именно в Nederlands Dans Theater поставивший свой первый балет, стал первым после Мариуса Петипа иностранцем, возглавившим русскую балетную труппу в Михайловском театре (Санкт-Петербург). Дуато учился у Мориса Бежара, потом стажировался в Американском театре танца у Элвина Эйли, известного своим умением сочетать классику, фольклор и модерн. Вероятно, такой разнородный бэкграунд и обеспечил Дуато его фирменную феноменальную легкость, музыкальность, бесстрашие в обращении с разными танцевальными стилями (для Михайловского театра он ставил как строгие бессюжетные опусы на музыку Баха и Генделя, так и свои версии «Спящей» и «Ромео и Джульетты»).

Танец у него настолько сплавлен с музыкой, что смотрится на одном дыхании, эта хореография органична как сама природа. «Я предпочитаю абстрактные сюжеты, – признается хореограф в одном из интервью. – Думаю, балет схож с поэзией. Мне больше нравится говорить об ощущениях, чувствах и мечтах. Еще я люблю задавать вопросы, заставлять людей думать. Это гораздо интереснее, чем давать законченную историю». Для классики Дуато слишком современен, для модерна – классичен.

В балете «Без слов», впервые поставленном Дуато для American Ballet Theatre, на музыку песен Шуберта, воспроизводится естественный жизненный цикл, главным внутренним нервом которого становится противостояние Эроса и Танатоса – животворящей силы и страха смерти. «Прелюдия» также посвящена встрече двух противоположных начал, но на этот раз уже танцевальных – классики и модерна. «Белая тьма» завораживающе прекрасна, хотя создана под влиянием личной трагедии хореографа: сестра Дуато погибла в 29 лет от передозировки наркотиков. В хореографическом «Реквиеме по мечте» нет натуралистических деталей, но финальный стоп-кадр – белая кокаиновая пыль, падающая с колосников и засыпающая главную героиню, – остается в памяти надолго.

Что: «Без слов», «Прелюдия», «Белая тьма» Начо Дуато

Где: Михайловский театр в Санкт-Петербурге

Уильям Форсайт

Компьютерная графика

Американского хореографа Уильяма Форсайта критики ставят в один ряд с Мариусом Петипа и Джорджем Баланчиным. Так же как и им, американскому хореографу, большую часть жизни проработавшему в Германии, удалось изменить парадигму современного балета. Он предложил новую форму искусства: логичную, математически точную, запредельно техничную и аскетичную (Форсайт, в отличие от Дягилева, считавшего оформление одной из основных составляющих успеха спектакля, вообще не приемлет декораций, за что его, кстати, обожают, рабочие сцены всего мира).

В балетах Форсайта танцовщики двигаются так быстро, а движения выглядят настолько совершенными, что возникает ощущение компьютерной графики. Его спектакль «Головокружительное упоение точностью», за который Мариинский театр получил «Золотую маску», длится всего 11 минут, но его называют одним из самых технически сложных за всю историю балета. В нем ощутим след академической виртуозности, но Форсайт как будто ускоряет, максимально растягивает и раскрывает каждое движение так, что рисунок танца удивляет самих исполнителей. Для артистов хореография Форсайта – это опыт открытия новых возможностей своего тела. Она хорошо дается тем, кто от природы наделен хорошими, а лучше – феноменальными данными. Недаром в балетах Форсайта потрясающе выглядят Сильви Гиллем и Светлана Захарова. Сюжетом абстрактных опусов становятся сами тела танцовщиков, их перемещение в пространстве, отношения между частями тел. У себя во Франкфурте хореограф превратил Forsythe Company в настоящую лабораторию по освоению новых элементов, по его исследованию «Технологии импровизации: Инструмент для аналитического танцевального ума» учатся артисты балетных компаний и студенты университетов.

Форсайт – архитектор от балета, проектировщик движений человеческого тела. Его инсталляции выставлялись в Лувре и на Венецианском биеннале. Он сотрудничал с архитектором-конструктивистом Даниэлем Либескиндом и дизайнером Иссеи Мияке.

Когда Мариинский театр впервые подготовил программу его балетов, мнение критиков было единодушным: труппу не узнать. Это свойство всех великих режиссеров – способность перепрограммировать артиста, вытащить то, чего раньше в нем никто не замечал, показать с другого ракурса, разрушить шаблон восприятия. Так Алексей Герман изменил Ярмольника в «Трудно быть богом», а Ларс фон Триер – Уму Турман и Кристиана Слейтера в «Нимфоманке». Классических танцовщиков Мариинки Форсайт превратил в гибких, пластичных, агрессивных, сексуальных. Его дуэт из балета «Там, где висят золотые вишни» просто взрывал зал – от такой мощной концентрации движений, выходящих, казалось бы, за пределы человеческих возможностей, напряжения и бешеного ритма зрителей в зале начинала бить дрожь. И танцовщики в интервью часто признавались, что, танцуя хореографию Форсайта, испытывают эйфорию.

Что: «Головокружительное упоение точностью», «Там, где висят золотые вишни» Уильяма Форсайта

Где: Мариинский театр