Пляски жизни Яна Фабра

Текст: Павел Герасименко, Наталья Шастик

23.12.2016

Один из самых значительных представителей современного искусства – бельгийский художник Ян Фабр – обосновался в главном российском музее на рекордные пять с половиной месяцев – его выставка в Эрмитаже, открывшаяся еще в октябре, продлится до 9 апреля. Отрадно, что работы Фабра не разместили стыдливо в одном-единственном зале, а расставили по всему огромному эрмитажному пространству, смешав с классическим искусством, ведь именно такой диалог и есть ключ к пониманию contemporary art. И Фабр, по праву рождения являющийся частью фламандской культуры, ведет свою беседу с фламандской живописью – устраивает вокруг настоящий карнавал, зажигательные пляски жизни, тем самым притягивая к ней внимание зрителя и вытаскивая из музейного забвения.

Выставка бельгийского художника Яна Фабра в Эрмитаже «Рыцарь отчаяния – воин красоты» свободно заняла весь музей: и привычные здания Зимнего дворца, и новые помещения в Главном штабе. В эрмитажном главном дворе установлена гиперреалистическая фигура человека, поднимающего над головой линейку, – он словно приветствует идущую в музей публику. Это «Человек, измеряющий облака», ставший своеобразным эпиграфом к выставке. Если считать измерение облаков одним из способов предсказания погоды, то для петербуржцев этот процесс не менее важен, чем для жителей бельгийского Гента, где стоит такая же фигура. Хотя актуальность Фабра, то есть его включенность в современный контекст, этим отнюдь не исчерпывается. Он совершает интервенцию в пространство музея с позиций современного художника, и в результате не ожидающему эстетического шока зрителю классического искусства приходится быть постоянно настороже.

Облюбование Эрмитажа

Внутри эрмитажной экспозиции размещено 230 произведений бельгийца – рисунки, скульптуры, инсталляции и видео. В Петербурге он вступает в диалог с одной из лучших в мире коллекций искусства Нидерландов и Фландрии. Для перформанса «Любовь – это высшая сила» Фабр облачается в рыцарскую амуницию весом 40 кг и долго обходит музейные залы – целует рамы (а иногда и встреченных на пути студенток-практиканток), обнимает вазы, поклоняется картинам, делая это то с трепетом верующего, то с добродушием старого друга.

Рыцарский зал, в котором завершается его путь по Эрмитажу, относится к самым посещаемым, и всегда наполнен группами школьников. Наоборот, небольшой Аполлонов зал, где расположен вступительный текст к проекту, примыкает к роскошному Георгиевскому и почти незаметен. Между этими двумя точками построен маршрут, на котором зрителю встретятся чучела зверей, панно, инкрустированные надкрыльями жуков, и муляжи скелетов, рисунки шариковой ручкой, скульптуры каррарского мрамора, рыцарские мечи и доспехи, видео и другое.

Фабр знает, как разместить в классическом музее современное искусство, чтобы добиться максимального воздействия. Рядом с эрмитажным «Зимним пейзажем» голландца Лейтенса он ставит своих «Обезглавленных вестников смерти» – семь муляжей совиных голов, которые ведут диалог с совой в часах «Павлин» в Павильонном зале на противоположной стороне висячего Зимнего сада. В зале с огромными натюрмортами Франса Снейдерса и охотничьими сценами Пауля де Воса Фабр помещает черепа, сжимающие в стиснутых челюстях чучела животных, изображенных на картинах.

Фабр внедряется в музей не первый раз: в 2008 году он занял залы немецкой, голландской и фламандской живописи Лувра. На выставке в Петербурге частично присутствуют те же работы, но вся экспозиция гораздо больше. Часть зрителей оказалась не способна принять игры с мертвой натурой в контексте музея и сочла их слишком натуралистическими, кто-то был восхищен выдумкой художника– в результате долгого путешествия по эрмитажным залам у каждого может возникнуть свой образ.

Два персонажа искусства Фабра, важных для понимания выставки в Эрмитаже, – жук и рыцарь. Насекомые, считает Фабр, древнее человека, и миллионы лет просуществовали под хитиновым панцирем, хотя не имеют скелета. Наоборот, человек покрыт лишь мягкой и ранимой плотью поверх костей – он все время нуждается в искусственной защите, разные способы которой может предложить художник. Так, Фабр модифицирует доспехи – они размещаются в Рыцарском зале рядом с историческими костюмами рыцарей. Так, шлем может завершаться торчащими кверху усиками или рогом жука, а меч и латы в витрине плотно покрыты панцирями насекомых. В перформансах, которые показаны на видеоэкранах рядом, художник, закованный в сталь, сражается с мечом.

Позволять себе вытворять

Фабр – один из знаменитых бельгийцев в современном искусстве. Его сверстники – живописцы Люк Тойманс и Микаэль Борреманс, модный дизайнер Дрис ван Нотен, актер и постановщик Люк Персеваль, также сейчас хорошо известны в мире. Можно только удивляться, как маленькая европейская страна дала в одном поколении сразу столько талантов. Фабр, который по праву рождения является частью фламандской культуры, всегда повторяет в интервью значимую для него мысль и образ: «Я – только карлик, родившийся в стране гигантов».

Впрочем, его почтение к классическому наследию не лишено черт иронии и макабра: в работе, названной «Я позволю себе истекать (Карлик)», манекен, полностью повторяющий фигуру художника, впечатан носом в стекло, покрывающее копию картины Рогира ван дер Вейдена «Портрет турнирного судьи», так, что на пол обильно течет кровь.

Родившийся в 1958 году Фабр живет и работает в родном Антверпене. В 10 лет он срисовывал работы Рубенса в доме-музее великого соотечественника, а животных – в зоопарке. Выпускник Муниципального института декоративного искусства и Королевской академии изящных искусств, он активно выставлялся с начала 1980-х. Трижды участвовал в Венецианской биеннале: в 1984, 1997 и 2009-м – и сегодня остается востребованным автором – только в нынешнем году, помимо эрмитажной, проходит пять его персональных выставок.

Будучи многосторонним автором, Фабр не ограничивается только изобразительным искусством – поставив несколько спектаклей, в последние годы он все больше посвящает себя сцене и работе с актерами своей труппы Troubleyn. Последняя их работа – оргиастический перформанс «Гора Олимп» на сюжет древнегреческих мифов, который длится 24 часа без перерыва. Важные публичные работы художника находятся в королевском дворце в Брюсселе (несколько раз в году открытом для свободного посещения) и постоянной экспозиции Музея изящных искусств.

Драгоценные жуки

Фабр стал известен экзотическими материалами, которые использует в своих работах, – это надкрылья жуков-златок. Их художник скупает в азиатских странах, где насекомые употребляются в пищу, – тем самым жизненный цикл насекомого завершается в музее. В зависимости от освещения, надкрылья переливаются и меняют цвет – глубокий темно-зеленый становится ярким салатным, голубым, синим с искрой, даже оранжевым и черным. Красоту и необычность «ювелирных жуков» оценили давно: можно встретить сделанные из них в XIX веке серьги и броши. Свод и люстру посередине «Зеркального зала» в королевском дворце Фабр украсил аппликацией из более чем 1,5 млн панцирей жуков Melanophia – эта инсталляция, созданная в 2002 году по заказу королевы Бельгии Паолы, называется «Небеса восторга».

Синий цвет химического оттенка, который дает шариковая ручка BIC, – еще один характерный материал художника. Он выбрал его еще в студенческие годы за демократичность и доступность. Для королевской лестницы Музея старого искусства в Брюсселе специально была сделана работа «Вглядываясь внутрь себя (Синий час)»: семь пластиковых панелей, изображающих глаза человека, птицы и насекомого, покрыты штриховым рисунком шариковой ручкой. «Синий час» – утренние сумерки, таинственное время в природе, когда ночная активность насекомых уже прекратилась, а птицы еще не проснулись.

Интерес Фабра к насекомым не случаен: художник приходится внучатым племянником энтомологу XIX века Жану-Анри Фабру. Знаменитого предка он вспоминает в скульптуре 1978 года: сидящий за столом человек в шляпе-котелке склонился над микроскопом. Поверхность работы плотно усеяна остриями медных обойных кнопок, и возникающий благодаря этому размытый контур символизирует непрочность памяти.

«Суета сует, все суета» – так называется цикл работ, которые демонстрируются в Эрмитаже по соседству с картинами Якоба Иорданса и его известнейшим шедевром «Бобовый король». Фабр готов «положить голову» – такая фраза была написана шариковой ручкой в одной из работ серии BIC-Art – за художника, чьи герои нашли верный способ избавиться от суеты и предаются веселому застолью.

С ними соседствуют аллегории преданности и смерти – собаки, черепа, часы, изображенные Фабром на больших панно, выложенных из все тех же надкрыльев жуков. Символический словарь XVII века сейчас почти утрачен, поэтому сводится к легко разгадываемому ребусу, как в работе «Верность и повторение смерти». Это самая эффектная и зрелищная пара объектов в эрмитажном зале Иорданса – превращенная в драгоценности и с помощью зеленых чешуек почти полностью дематериализованная пара собачьих скелетов, каждый с чучелом попугая в зубах.

Восстание мертвых

Живая традиция смеховой культуры – часть бельгийского самосознания еще со Средних веков, и отношение к смерти – ее естественная часть. Современные бельгийские художники продолжают существовать в этом контексте.

Слово «смерть» встречается на выставке Фабра очень часто, вплоть до «Карнавала мертвых бездомных дворняг» и «Протеста мертвых бездомных котов» – двух инсталляций, вызвавших в России острую общественную реакцию, вплоть до требований изгнать бельгийца из Эрмитажа. Сбитые на автострадах и оставленные умирать животные благодаря художнику избежали кремационной печи. Принеся им на блюдце молоко и масло, плотно завесив пространство зала серпантином, скрыв чучела кошек в белых, а собак в разноцветных лентах, Фабр добивается не просто визуального, но и эмоционального эффекта, – теперь погибшие звери празднуют карнавал, перейдя в виде чучел в музее в состояние вечности.

Карнавал – еще одно важное для Фабра понятие. Цикл небольших и очень нарядных работ под названием «Фальсификация тайного праздника (Карнавал)» помещен рядом с картинами нидерландских мастеров. Карнавальными являются костюмы жука и мухи, облачившись в которые две признанные звезды современного искусства, Ян Фабр и Илья Кабаков, много часов беседовали в Токио в 1997 году. Документация их совместного перформанса и рисунки, сделанные Фабром в манере Кабакова, выставлены в Главном штабе рядом с «Красным вагоном» мэтра отечественного contemporary art. Конусы карнавальных шапочек венчают головы помощниц Фабра на мраморных рельефах из серии «Мои королевы», а сами они названы титулами вроде «Барбара Брюжская» или «Софи Гентская». Только на карнавале можно представить художника с фантастическими рогами и ослиными ушами, как в серии сияющих золотом скульптурных автопортретов «Глава I–XVIII». А фраза на фламандском, которую у Фабра произносит сова, – символ мудрости или дьявола, как, возможно, это было у Босха, – звучит «Эй, какое приятное безумие!».

Карнавал – это жизнь, и поэтому он всегда противоположен смерти, пусть и включает ее в праздничный цикл, но только для того, чтобы выбить инициативу из костлявых рук, до смерти закружить смерть в пляске и заставить ее забыть про свою косу. Участь музейных экспонатов – обычно та же смерть, пусть даже в витрине под стеклом, и знаменитый холст и чучело зайца тут в одинаковых условиях. Фабр пытается оживить музей: он приносит в Эрмитаж частицу карнавала времен Брейгеля, изобретательно наполняет залы художественными аттракционами, притягивающими зрителя, давно не обращавшего внимания на привычные музейные экспонаты. К знаменитому жанру о бренности земного существования – vanitas, Ян Фабр подходит в Эрмитаже планомерно и так последовательно, что тоска и меланхолия уступают под натиском современного искусства.

Другой Эрмитаж

В Санкт-Петербург Ян Фабр приехал в рамках проекта «Эрмитаж 20/21» по изучению и экспонированию мирового современного искусства. Этот проект стартовал еще в 2007 году выставкой «Америка сегодня» из лондонской галереи Чарльза Саачи. Потом в Эрмитаже были показаны Чак Клоуз, Вим Дельвуа, Аниш Капур, Анна Лейбовиц, Джейк и Динос Чепмены и другие мэтры contemporary art. Но ни одна выставка до этого не вызвала такого бурного возмущения общественности, как «Рыцарь отчаяния – воин красоты» Яна Фабра, – некоторые деятели культуры и шоу-бизнеса, а также РПЦ сочли ее позорной. При этом Министерство культуры, известное своей консервативной позицией, напротив, проявило в этой ситуации сдержанность и не стало вмешиваться в художественную политику Эрмитажа. Так что Яну Фабру в Петербурге пока ничто не угрожает, и его можно увидеть, как и планировалось ранее, – до начала апреля.

Отметим, что на Западе выставки современного искусства в классических музеях также периодически приводят к скандалам. Так, почти каждый год объектом критики становится Версаль, традиционно летом открывающий свой парк и даже Большой дворец для экспериментов contemporary art. Однако государство, как правило, не участвует в подобных спорах.

Зоопарк высокого искусства

Чучела животных, присутствующие на выставке Яна Фабра в Эрмитаже, вызвали в России очередной скандал – на этот раз оскорбленными себя почувствовали и ревнители традиционного классического искусства, и защитники животных. Однако таксидермические эксперименты всегда были частью мировой художественной традиции. Не случайно тот же Фабр, используя в своих инсталляциях жуков-златок, ссылается на опыт ювелиров XIX века, которые, упоенные развитием естественных наук, делали украшения из насекомых. Но прежде всего животные, будь то мертвые или живые, появляются в современном искусстве в контексте размышлений о жизни, смерти и природе человека, то есть главных вопросов любых художественных поисков. WATCH представляет пять самых показательных примеров подобных посланий.

Вим Дельвуа и татуированная плоть

Как и Ян Фабр, Вим Дельвуа – бельгиец, только на шесть лет моложе и намного скандальнее в своих художественных выходках. В 2009 году он также выставлялся в Эрмитаже, правда, с одной-единственной работой – бульдозером-собором. С помощью лазера Дельвуа трансформировал землеройную машину в готический храм: вырезал на ней ажурные узоры, нервюры, башенки и колокольни. Так земное и грубое (бульдозер) стало духовным и возвышенным (готикой). Подобное перевертывание – любимый прием Дельвуа. Из того же ряда и его резные автомобильные покрышки, украшенные причудливым орнаментом. В 2012 году они экспонировались в Лувре, в помпезных апартаментах Наполеона III и по своей филигранности и красоте вполне соперничали с роскошными интерьерами Второй империи. При этом новоявленные произведения искусства были сделаны из самого низменного и недостойного материала – каучука.

И бульдозер, и покрышки поражают своей тонкой ручной работой, Дельвуа – не просто манипулятор смыслами, но и виртуозный ремесленник. Самолично и вручную он делал татуировки свиньям, что стало одной из самых провокационных его художественных акций. Сначала Дельвуа татуировал исключительно шкуры мертвых животных, но потом, найдя способ обезболивания, перешел на живых. Он наносил на их розовые пухлые тела самые разные паттерны – диснеевских принцесс, логотипы Louis Vuitton и даже русские уголовные тату (до Дельвуа, пожалуй, только Сергей Параджанов, четыре года отсидевший в тюрьме, ввел криминальные татуировки в искусство, создав серию работ «Несколько эпизодов из жизни Джоконды»). Шкуры животных, покрытые рисунками, можно было приобретать через сайт бельгийца.

Как известно, свинья – животное с двойственностью коннотацией: с одной стороны, она объявлена грязным существом, с другой – ее физиология наиболее близка человеческой. Поэтому, имея дело со свиной телесностью, неизбежно поднимаешь и тему людской плоти. Не случайно в 2008 году Вим Дельвуа в итоге татуировал человека – швейцарец Тим Стайнер захотел иметь у себя на спине изображение Мадонны в окружении азиатских и африканских ритуальных символов, которое ранее украшало тело заключенного одной из российских тюрем, а потом было перенесено на свиную тушу. Вместе с татуированными шкурами Стайнер стал живым экспонатом цюрихской галереи De Pury & Luxembourg, и его тату была куплена немецким коллекционером Риком Рейнкингом за 150 тыс. евро. Получив деньги, Стайнер обязался принимать участие в выставочных проектах три раза в год. Тем самым, по сути, пожертвовал свою плоть искусству.

В этой невероятной истории, которую сам Дельвуа, кстати, называет «нездоровой», слишком много всего переплетается: телесность, жертвенность и проблема дифференцирования человеческой плоти от любой другой. Эксперимент, начавшийся на теле животного (низменного существа), заканчивается на спине человека (высокой духовно сущности). Так утверждается их равенство, а также реабилитируется животное в самом человеке. И оно, по старой христианской традиции, приносится в жертву.

Дэмиен Херст и смерть этого мира

Свою инсталляцию «Физическая невозможность смерти в сознании живущего», представляющую собой стеклянный контейнер с формальдегидом, где плавает тело гигантской тигровой акулы, Дэмиен Херст создал еще в 1991 году, но она до сих пор является наиболее знаменитой его работой. Самому большому страху человека – страху смерти (а акула – один из его знаков) – можно было, в буквальном смысле, заглянуть в глаза.

Игра со смертью – основа основ художественной концепции Херста. Именно он, в юности подрабатывавший санитаром и делавший первые зарисовки в морге, стал пионером новой материи, без всякого стеснения начав использовать в своих работах биоматериал, подверженный интенсивному процессу старения. Так распад, гниение и разложение плоти получали постоянную прописку в арт-галереях. Известен инцидент с той самой акулой – проданный за 12 млн долларов экспонат начал портиться, и его пришлось заменить. История наделала шуму (подняла дискуссию о подлинности произведений в contemporary art), но получилась концептуальной – Херт всегда говорил, что в своих работах пытается «показывать, хотя бы мельком, что такое – умереть». В случае с акулой это получилось более чем наглядно.

Вряд ли в начале своих экспериментов с залитыми формальдегидом мертвыми животными Херст мог бы подумать, что визуализация разложения окажется столь востребованной. Но шокирующая идея выстрелила, а ее инициатор стал наиболее высокооплачиваемым художником мира. И тут началось самое интересное.

В современном мире Танатос, которого Херст прославляет в своих работах, не сосуществует больше с созидательным Эросом, Танатос воспроизводит Танатос – Деньги, презренный, мертвый металл. Известен циничный совет Херста: «Просто удваивайте цену, и тогда придут покупатели. Просто нарисуйте еще несколько нулей на ценнике и уходите. Я всегда так и делаю». Его мини-скульптура «Во имя любви Господа», представляющая собой платиновый череп с бриллиантами, ушла с молотка за 100 млн долларов и сегодня остается самым дорогим произведением искусства ныне живущего художника. Показательно, что она была приобретена инвестиционным фондом, куда входил сам Херст, а также, например, украинский бизнесмен Виктор Пинчук. И в этом наглом, беспринципном насаждении культа денег, в превращении денег в искусство и есть общественно-политическая миссия Херста. Страшно даже подумать, сколько сегодня готовы платить за смерть. И осознание этого, пожалуй, пострашнее стеклянных неподвижных глаз тигровой акулы.

Маурицио Каттелан и суицид животных

Подвешенное к потолку чучело лошади, названное «Балладой о Троцком», стало первой успешной работой Маурицио Каттелана – в 1996 году он продал его за 5000 долларов, а уже в 2004-м на аукционе Sotheby's произведение ушло за 2,1 млн. Лошадь, беспомощно висящая посреди пустого пространства в полном снаряжении буквально гипнотизирует зрителя. Как гипнотизировала ни одно поколение левая романтическая идея и фигура Троцкого, ее олицетворяющая, но в итоге она оказалась такой же мертвой и безжизненной, как набитое опилками чучело.

Маурицио Каттелан – еще один бескомпромиссный провокатор contemporary art. Много раз его реалистичные скульптуры вызывали скандалы и негодование общественности: папа римский, придавленный метеоритом; коленопреклоненный Гитлер, которого в рамках своей персональной выставки в Варшаве Каттелан разместил в том самом месте, где в годы войны было еврейское гетто (сегодня именно работа «Он» является личным финансовым рекорда итальянца – в мае 2016 на аукционе Christie's в Нью-Йорке ее купили за 7,9 млн долларов); инсталляция из трех повешенных на дереве мальчиков, установленная на миланской улице и настолько реалистичная, что в итоге детские фигурки были срезаны неизвестными горожанами, дабы наконец «спасти» детей. В этом ряду, пожалуй, чучела животных совсем не выглядит шокирующими.

Особенность таксидермических опытов Кателлана – его мертвые звери совсем не ведут себя как звери: по сути, они играют человеческие роли, как это бывает в детских мультфильмах. И такой антропоморфизм приводит и одновременно к сатиричности, и мифологичности кателлановских работ. Самый характерный пример – инсталляция Bibidibobidiboo, изображающая мертвую белку, которая покончила с собой на собственной кухне (о факте самоубийства свидетельствует пистолетик, валяющий у ног жертвы). Белка в разыгранной перед нами сценке совсем не выглядит животным, она предстает именно человеческим персонажем, долго и мучительно готовившимся к смертельному выстрелу. Причем в сценке нет ничего кровавого – белка не размозжила себе голову, но серость и безликость кухни, не нарушенная даже пятнами крови, порождает ощущение полного, беспросветного уныния.

Очень часто своих животных Каттелан выставляет без голов – только туши. Как в инсталляции Caput, состоящей из пяти лошадей, тела которых торчат из стены. Это и охотничьи трофеи наоборот – по ту сторону стены, где висят головы убитых животных, и иллюстрация к роману итальянского писателя Курцио Малапарте «Капут», где есть сцена трагической смерти лошадей в зимнем Ладожском озере – спасаясь от бомбардировок, они прыгали в воду, и лед сковывал их тела. Но это еще и метафора поведения толпы, того панического ужаса, которым она может быть охвачена.

Наделяя животных человеческими моделями поведения, Каттелан однажды позволил себе и противоположную историю. В 2003 году по заказу миллиардера и арт-коллекционера Питера Бранта он сделал скульптуру его жены – топ-модели Стефании Сеймур: обнаженный бюст женщины, закрывающей руками грудь, в виде охотничьего трофея. Работа получила официальное название «Стефания», но больше известна как «Трофей жены». И это, пожалуй, одно из самых мощных высказываний Каттелана о животной природе человека.

Айрис Шиферштайн и признание в любви лошади

По образованию немка Айрис Шиферштайн – скульптор и художник, но ее призванием стала таксидермия. Еще в детстве мертвая плоть перестала быть для нее чем-то пугающим – напротив, проводя почти каждое лето у дедушки-священника, маленькая Айрис всегда играла на старинном кладбище с печальными, упоительно красивыми скульптурами. Как и Дэмиен Херст, Шиферштайн уверена, что, видя что-то мертвое, ты начинаешь думать о чем-то живом. И своими таксидермическими скульптурами она пытается заставить людей поразмышлять о жизни и религии, сексе и взаимоотношениях друг с другом.

Одна из самых известных работ Шиферштайн – туфли, созданные из лошадиных копыт (они облетели многие интернет-ресурсы, посвященные моде), но для Айрис это, конечно, не модный предмет, а социальное послание. Ее туфли – символ свободы, своего рода приношение Пегасу, признание в любви лошади, ее самому любимому животному.

Как и Ян Фабр, Шиферштайн не убивает ради творчества – она собирает трупы животных, погибших на автодорогах. И любит напомнить, что дадист Марсель Дюшан, основоположник концепции ready-made, искал материалы для своих работ в мусорных баках. Ее же, как и Дэмиена Херста, больше интересует биоматериал. И мертвая плоть тут становится источником новой жизни.