Сначала на экране появляется лицо. Крупно, долго, так чтобы можно было рассмотреть все его «плоховатости», как раз и делающие лицо каждого человека уникальным: морщинки, выщербинки, асимметрию бровей и глаз. Это лицо Рона Муека. Он давно превратил его в скульптуру, публично выставив в очередной раз и на своей последней по счету экспозиции в Фонде Cartier в Париже.

Про морщинки и выщербинки Муек знает, наверное, лучше всех. Его странные человеческие фигуры поразительны именно гиперреализмом. Кожа – главная зона преломления муековского таланта. Пожалуй, никто и никогда не изображал человеческую кожу настолько натуралистично. Венозные сеточки на ногах, тонкая россыпь сосудов, просвечивающихся на лице, старческие пятна, круги под глазами, веснушки, бородавки, родинки, прыщи, расширенные поры, морщины, складки – все отметины человеческого тела он передает максимально старательно, не упустив ничего. В нашей нормальной жизни можем ли мы позволить себе рассматривать кожу другого человека так близко, пристально и внимательно?

Лицо Муека крупным планом, с которого мы начали свой рассказ, – это первый кадр документального фильма Готье Деблонда, снятого специально к парижской выставке. 20-минутный репортаж из мастерской, где Муек вместе с помощниками вылепливает, выпиливает и отливает свои странные фигуры. Не произнося ни слова, ни выказывая эмоций, они расчленяют и вновь собирают тела, волосок за волоском крепят волосы на голове, ногах, груди, подкрашивают и шлифуют почти живую плоть. Только глаза Муек всегда делает сам: осмысленные, печальные и очень человеческие.

Смотреть на все это жутко, как жутко находиться рядом с муековскими фигурами. Но почти невозможно оторваться от всех их ложбинок и выщербинок. И, конечно, скрупулезно обозревая эту человеческую плоть, неизбежно испытываешь чувство стыда, будто перед тобой живые люди, выставленные на всеобщее обозрение.

Иногда Муек делает свои фигуры гигантскими, иногда – в половину человеческого роста. Понятно, что первые пользуются большим успехом, но карликообразные – намного страшнее и проникновеннее. Они не просто уменьшенные копии человека, их размер и пропорции создают впечатление, что это давшие усадку люди – немного «подсевшие», как садится в стиральной машине платье. И чувство неловкости, которое ты перед ними испытываешь, еще больше возрастает – будто с ними проделали эксперимент, и ты был его непосредственным инициатором.

Мертвый, дабы воскреснуть

Муек не комментирует свои работы и не дает интервью. Что именно он вкладывает в ту или иную фигуру, можно только догадываться. Не объяснять и не рассказывать – это позиция вивисектора, изучающего чужую плоть для собственных целей, которые необязательно знать тем, кого препарируют и расчленяют. Но в случае с Муеком расчленение – это способ сочленения. Как и многие современные художники, будь то Вим Дельвуа, отчасти Дэмиен Херст и Маурицио Кателлан, его супернатурализм, зацикленность на плоти есть не что иное, как поиски души, которая в классической христианской традиции категорически отделена от телесности. В скульптурах Муека мы обретаем человека в его едином, сочлененном виде. Плоть, некрасивая, с отметинами, выщербинками, прыщами, получает духовное оправдание. Она и оказывается основой основ высокого человеческого. Отсюда и священный трепет, чувство стыда и неловкости, которые рождают его работы.

Одна из первых скульптур Муека, показанная в 1997 году в галерее Saatchi, кузнице радикального современного искусства, называлась Dead Dad – «Мертвый отец». Кукольник, только что познакомившийся с Чарльзом Саатчи и переквалифицировавшийся по этому поводу в художника (до 1996 года Муек делал кукол и марионеток для детского телешоу), действительно выставил собственного отца – абсолютного голого, уменьшенного на 2/3. Усохшее безжизненное тело, желтые пальцы рук и ног, впалые закрытые глаза, пенис, бесполезно распластавшийся между ног. Желтизна и распластанность муековской фигуры невольно вызывает в памяти «Мертвого Христа» Андреа Мантенья (1500), жесткого гения итальянского Возрождения. И отец, и Христос безнадежно мертвы и отчаянно некрасивы своей неприкрытой безжизненной плотью. В смерти нет никакой поэтики, как бы ни пыжились увидеть ее там какие-нибудь Бодлер или Гринуэй. Но некрасивость безжизненного тела разве лишает отца и Христа человеческой и богочеловеческой сущности? Как мы знаем из той же христианской традиции, совсем нет: через это уродливое тело и обретается духовное бессмертие.

Божественные отметины

Образ Христа витал и над парижской выставкой. С первого взгляда на работу Муека Drift вспоминаешь «Большой всплеск» Дэвида Хокни (1967), одну из самых значительных картин в британской живописи 1960-х. Но тема воды, важная для Хокни, совсем не важна для Муека. Drift была единственной работой на экспозиции, которой отдали целый зал. В темном пространстве на подсвеченной откуда-то изнутри лазурной стене парит Он: мужчина в плавках, дорогих часах, темных стильных очках плывет куда-то по синей глади на надувном матрасе. Но буквально через секунду восприятие меняется: вы узнаете в этом вертикальном парении и в распростертых руках совсем другой образ – образ распятого Христа. Для въедливых, образованных или истово верующих зрителей Муек оставил еще один намек: время на дорогих часах мускулистого красавца установлено на отметке 9:42, и где-то в 9:00, по традиции, ведущейся от апостола Марка, и был распят на кресте Сын Божий.

Смеется ли над нами Муек? Разоблачает ли основы христианской культуры? Или опять через выставление плоти в странном виде, через обнажение теперь, правда, почти идеального тела говорит с нами о душе, о святости – через телесность?

Муек точно не смеется в еще одной работе, также показанной в Фонде Cartier. Темнокожий юноша приподнимает белую майку, под которой на правом боку кровоточит рана. Ее форма, как именно стекает оттуда кровь – прямая аллюзия на картину Ганса Мемлинга «Муж скорбей (на руках у Богородицы)» (1475). Рана, полученная в уличной потасовке, вдруг оказывается стигматом, божественным знаком на теле. Так и все наши выщербинки, морщинки, складки, неровности – сакральные отметины, превращающие нас в людей, созданных по божественному образу и подобию.

Физиология есть путь познания божественного в человеке. Человеческое есть телесное – говорит нам Муек, одухотворяющий нашу плоть. И все его фигуры, большие и маленькие, гигантские и карликообразные, голые и одетые, мертвые и живые – почти сакральные объекты, хотя и созданные при помощи секуляризированных приемов и методов.