Вы много работаете в России и не чувствуете себя в ней иностранцем. Что вас связывает с нашей страной? Почему мы? Чем вам нравятся русские актеры?

С самой первой нашей с Ником Ормеродом работы в России мы естественным образом вписались в эту среду. Поиск жизни на сцене – для нас абсолютный приоритет, как и для многих русских. Когда мы впервые приехали в Россию, ощущение было очень странное, как будто мы вернулись домой. Мне не требовалось объяснять вещи, которые для меня по-настоящему важны. Например, что труппа для меня – не группка людей вокруг звезды, а ансамбль. Многие английские, французские, американские артисты тоже любят так работать, но для них это не главное. А русские начинают с того же, что и мы, они нас полностью понимают. Хотя мы и говорим на разных языках. Как режиссер я не верю в то, что русские артисты отличаются от западных. Основные сложности, с которыми сталкиваются актеры, везде одни и те же. Русская репертуарная система медленно меняется, все больше склоняясь к западной коммерческой модели, но артисты, работающие в России, пока еще те, кто вырос в традиционной системе, когда актер работает всю жизнь в одной и той же труппе. От того, что есть постоянная работа, у них появляется уверенность не просто в завтрашнем дне, хотя это тоже важно, а и в том, что они могут вжиться в роль, работать над ней долгое время, развивать ее.

За что вы любите театр? И какой театр вам близок?

Я люблю театр за то, что он соединяет людей. Именно этим я пытаюсь заниматься. Роль театра сейчас становится все важнее. Мы не должны думать, что говорим людям правду. Следует отдавать себе отчет в том, что мы создаем иллюзию. Но иллюзия эта полна жизни, и она питает наше воображение и эмпатию. Эмпатия и сочувствие – разные вещи. Обладая первой, мы можем поддержать того, кто не похож на нас, уважать того, с кем не согласны. Эмпатия – основа политической дискуссии. А сочувствие приводит к войне. Надо приучать себя к эмпатии. Театр и искусство – это безопасная среда, где мы можем позволить себе исследовать экстремальные состояния и другие миры, не проживая этого в реальности. С некоторыми вещами экспериментировать опасно, и нужно обладать прекрасным воображением и памятью.

Русский театр сейчас на подъеме, залы переполнены, много новых режиссеров, выросло новое поколение артистов, есть ощущение, что театр имеет значение и как политическое, и как социокультурное явление. А в британском театре что сейчас происходит? Какие тенденции вы бы выделили?

С тех пор как люди стали отдельным видом, они боятся интимности и пытаются ее избежать. Если вы посмотрите вокруг, то увидите, что все заняты организацией своего одиночества, а теперь у нас есть и технологическая возможность разъединяться в индустриальных масштабах. Интернет дает нам видимость близости, хотя на самом деле разделяет. Поэтому театр сейчас важен как никогда. Зрители, с которыми мы сталкиваемся, влияют на театр, который мы делаем. Все глубже исследуем вопрос о том, что такое быть человеком, выхватываем что-то важное по мере приобретения опыта. И, конечно, жизнь важнее любой теории. Теории ничего не стоят, в то время как жизнь бесценна. Иногда может показаться, что идея способна оживить нечто мертвое. Безыдейный театр скучен, потому что идеи рождаются вслед за жизнью. Театр без политики или философии тоже скучен, но если театр не про людей, то это вообще не театр. Все должно проходить через призму человеческих связей. Общество, в котором мы живем, становится неотъемлемой частью наших отношений.

В своей книге «Актер и мишень» вы рассуждаете о специфике актерской игры и о том, с какими препятствиями актер сталкивается на своем пути. Чему, как вам кажется, вы учите актеров, которым удается с вами поработать? В чем вы видите свою задачу как режиссера?

Актер – это человек, способный видеть. Режиссер должен помогать артистам играть друг с другом и со зрителем. Для меня как для режиссера качество актерской игры в приоритете. Работа ансамбля важнее любой интерпретации. Когда мы с Ником приступаем к репетициям, у нас нет четких представлений о декорациях, костюмах, прочтении. Мы стараемся начинать с чистого листа. Заранее придуманные идеи мешают. Важно не вредить самим себе. Наш мир темен, но часто потому, что мы собой перекрываем свет. «Актер и мишень» – книга не о том, как играть, а скорее о зажимах и прочих проблемах, преследующих артиста. После премьеры мы с Ником всегда продолжаем репетировать спектакль, чтобы он продолжал жить.

В 2012 году вы выпустили свой единственный полнометражный фильм – «Милый друг» по роману Ги де Мопассана с Умой Турман и Робертом Паттинсоном. Насколько вам интересна работа в кино? И почему вы так редко это делаете?

Мы обожаем кино, лучший способ расслабиться – сходить в кино, а в последнее время – посмотреть сериал. Театр, к сожалению, больше похож на работу. А кино – это отдых. Поэтому мы очень волновались и радовались, когда «Милый друг» начал становиться реальностью. Хотя в финале пришли к выводу, что кино – тот же театр, и главное – привнести в него жизнь. «Есть ли в этом жизнь» – вот альфа и омега. Этот опыт многому нас научил, мы готовы снимать кино и дальше. Но театральный проект запустить гораздо легче, потому что у нас есть своя структура – Cheek by Jowl.

Как в наши дни ставить Шекспира, Корнеля, Расина или Бомонта, чтобы они не казались чем-то архаичным и старомодным? Или в архаике как таковой вы не видите ничего страшного?

Не надо бояться, не важно, когда пьеса написана. Основной критерий для нас: выдержит ли она долгие гастроли, чтобы у нас была возможность продолжать ее изучать. Шекспир, Бомонт, Расин – все они писали пьесы такой глубины, что в них любопытно копаться. Они стали классикой, потому что они всегда про «сейчас», про людей и их проблемы, – это находит отклик в любом времени и культурном контексте. Иногда мы ставим на языке оригинала, а иногда в переводе. Мы ставили Расина на английском и Шекспира на русском. Для нас главное, чтобы пьеса бросала нам вызов. На репетиции в хорошо известной пьесе может выйти на поверхность масса новых интересных вещей. Если доверять живым моментам в настоящем, а не быть загнанными в рамки заранее придуманной концепции, смыслы и связи рождаются сами.

Для российских зрителей «Рыцарь пламенеющего пестика» Бомонта – какой-то совсем незнакомый сюжет. Почему вы обратились к нему? О чем для вас этот спектакль?

Мы выбрали эту пьесу, потому что она подходит артистам, с которыми мы хотели работать. Всегда выбираем пьесу под артистов, а не наоборот. Мой личный отклик на нее многослоен и сложен. Она про фантазии постэкспертного мира, где каждый мнит себя специалистом, не обладая никакими знаниями, хочет быть знаменитым и думает, что имеет право создавать историю. Одна из иллюзий современности, которая усиливается интернетом. Все мы сталкивались с этим многогранным вымышленным миром. У каждого он рождает свой отклик. Я и в мыслях не позволяю себе контролировать реакцию зрителей. Моя работа никогда не несет в себе ничего, кроме себя самой. Там нет никакого тайного послания, которое зритель должен разгадывать.

Премьера «Рыцаря» состоялась на французской сцене театра Les Gémeaux в январе этого года. После показов в Москве спектакль отправится на гастроли в Мадрид и Лондон. То есть это международный проект? Силами каких трупп он сделан? На каких языках, как и где его будут играть?

«Рыцарь пламенеющего пестика» – естественное продолжение нашей работы с Театром Пушкина после постановки спектакля «Мера за меру». Это копродукция Театра Пушкина и труппы Cheek by Jowl при поддержке наших постоянных партнеров: Barbican Centre в Лондоне, театра Les Gémeaux в Париже и Национального драматического центра в Мадриде. Поэтому спектакль будет показан на всех этих площадках – они много лет нас принимают. Когда мы с Ником создали свою труппу в 1981 году, нас стали быстро приглашать на гастроли. С тех пор мы показываем наши спектакли по всему миру, а также ставим в Англии, Франции, России и теперь еще в Италии. Хотя база Cheek by Jowl и наш офис находятся в Лондоне, мы редко бываем там. 2018-й год провели, репетируя и играя «Перикла» во Франции, потом гастролировали с ним по Европе, затем была «Трагедия мстителя» в Италии, а после нее – «Рыцарь пламенеющего пестика» в Москве. У меня ирландский паспорт, и я себя считаю европейцем.

Как шли репетиции «Рыцаря» в Театре Пушкина? Насколько часто вы приезжали в Москву? Как вас встретила труппа? В какой форме вы ее обнаружили?  

В августе 2018 года мы провели свою обычную экспериментальную неделю в лесах. Так мы называем выезд труппы в сельскую местность, где все могут сосредоточиться на работе вдали от города и репетиционного зала. Потом с ноября по январь репетировали в Москве, перед тем как отправиться в наш французский дом, театр Les Gémeaux под Парижем, где и была сыграна премьера. Это такое удовольствие – снова работать с русскими артистами. Я очень благодарен Евгению Писареву, художественному руководителю Театра Пушкина, а некогда нашему ассистенту на «Двенадцатой ночи». Это наша вторая работа в театре, что позволило сформировать отношения с труппой и работать с теми, кто уже был занят в наших спектаклях: Андреем Кузичевым, Анной Вардеванян, Александром Феклистовым, Алексеем Рахмановым. Наш бывший ассистент Кирилл Сбитнев теперь играет в спектакле, а ассистентом работает Игорь Теплов, который сыграл в нескольких наших спектаклях до этого. Мы в первый раз работали с Агриппиной Стекловой, Назаром Сафоновым, Данилой Казаковым, Сергеем Миллером, Кириллом Чернышенко и Анной Кармаковой. Они прекрасные артисты, поэтому мы их и выбрали. Очень горжусь нашими совместными достижениями. Дух театра – в объединении людей, в том, чтобы быть вместе здесь и сейчас.

Вам 65, у вас свой театр и множество театральных наград. Насколько вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь? Насколько вы ощущаете себя свободным человеком?

Это забавный вопрос. На самом деле я необыкновенно доволен своей жизнью. И благодарен, что она дает мне любимых людей. Но, конечно, любая любовь предполагает утрату. Например, я никогда не смогу смириться с уходом из жизни некоторых друзей. Я все еще жду, когда они войдут в дверь. Меня пугает не смерть, а именно потеря. И мне грустно от осознания того, что все когда-нибудь закончится. Надеюсь, что это еще нескоро настанет. Я также верю, что необычайно свободен. Иногда мне кажется, что я избалован. Но я очень благодарен жизни и надеюсь, что это хоть чуть-чуть читается в моих работах, и мне удается поделиться с людьми этим чувством.