За свою карьеру вы встречались с огромным множеством различных людей. Кого из них запомнили больше всего?

Действительно, людей было много, и запоминались они по разным причинам. Разумеется, ключевой персоной стал Фил Донахью. Если бы в свое время он не пригласил меня делать с ним программу в Америке, моя журналистская жизнь сложилась бы по-другому. Как – не знаю, но иначе. Сегодня нас связывает нечто большее, чем профессиональные отношения – вот уже много лет мы встречаем вместе в Нью-Йорке Новый год.

Конечно, не могу не отметить Бориса Ельцина. Я делал с ним интервью еще в опальные для него времена, в 1989 году. Интервью запретили – уж очень Ельцин был хорош. Материал украли и показали в Свердловске и в Ленинграде. После этого Борис Николаевич позвонил мне и пообещал, что в случае возникновения проблем будет меня отстаивать. Вы знаете, люди такого уровня, как правило, не делают подобных вещей для журналистов. Когда же я был вынужден уйти из Гостелерадио, Ельцин, уже будучи президентом, предлагал мне возглавить его пресс-службу. Я, правда, отказался, но эти два случая о многом говорят в чисто человеческом плане.

Я поддерживаю хорошие отношения и с Михаилом Горбачевым, которого очень уважаю. Люблю Михаила Жванецкого – что помешало мне сделать с ним хорошее интервью. Сильное впечатление произвела на меня Хиллари Клинтон. Оставили заметный след в моей жизни и малоизвестные люди. Например, я разговаривал в американской тюрьме в течение 45 минут с человеком, приговоренным к смертной казни, – никогда не забуду его лицо, глаза, то, что он тогда мне говорил. Брал интервью у потрясающего музыканта, гениального исполнителя Рэя Чарльза. Общался с удивительной личностью – Хью Хефнером, основателем Playboy. Накануне нашей с вами встречи записывал передачу с Борисом Гребенщиковым. БГ – необычайно интересный собеседник, удивительной внутренней наполненности.

Вы прежде всего политический журналист. Это было предопределено или получилось во многом случайно?

Просто я так устроен. Не могу сказать, что решение было твердым, откровенно говоря, вообще не собирался заниматься журналистикой, окончил биофак МГУ, физиолог по образованию. Но я – очень общественный человек, меня волнует то, что происходит в мире. Причем именно волнует, до переживаний. Нередко друзья надо мной смеются, когда я страдаю, оттого что в Африке голодают дети. Поэтому выбор именно политической журналистики был обусловлен моими внутренними убеждениями. Я не могу быть шоуменом или заниматься научной журналистикой, не представляю себя в глянце, хотя и не отрицаю его.

Вы родились во Франции, учились в США, жили в ГДР, теперь обосновались в Москве. Но что при такой пестрой географии вы считаете своей родиной?

Это слово имеет для меня два толкования: место, где ты родился, и место, где ты чувствуешь себя дома. Именно последнее определение я считаю наиболее глубоким и точным. Многое в жизни складывается из мелочей, подчас неуловимых, которые замечаешь, только лишившись их: окружение, люди, их манера общения. Мой дом – все же Франция. Моя мама – француженка, с детства быт был устроен на французский манер, мы говорили только по-французски. Помню, что всегда мечтал приехать в Советский Союз – так воспитал меня папа. И долгое время хотел быть русским. Выучил язык, давно живу здесь, но однажды наступил момент, когда отчетливо понял: я – не русский. Это не хорошо и не плохо. Просто я такой. На мой взгляд, русские похожи на ирландцев: подвержены крайностям, талантливы, любят выпить и подраться. Как сказал в разговоре БГ, русские очень хаотичны, поэтому так склонны к искусству. А я другой, более упорядоченный, структурный. Помню, как в 1957-м, во время Фестиваля молодежи и студентов, получилось так, что две недели я жил с американской делегацией. На тот момент я провел в СССР уже пять лет. И вдруг понял – это мои люди, они понятны мне. Мечтал уехать, но это было невозможно. Во время съемок документального фильма «Одноэтажная Америка» в какой-то мере заново открыл для себя эту страну. Затем был «Тур де Франс», и я окончательно пришел к выводу: мне хорошо во Франции. Но всегда будет не хватать другой страны: во Франции – Америки и России, в России – Франции и Америки… Причем, говоря «Америка», я имею в виду только Нью-Йорк. А во Франции мне хорошо везде.

Вы отлично выглядите и имеете неплохую физическую форму – можно ли вас назвать приверженцем здорового образа жизни?

Прежде всего – это гены. В моей семье были долгожители с папиной стороны: одна его сестра умерла в 93 года, другая – в 96. С маминой стороны одна сестра скончалась в 96 лет, другая – в 83. Благодаря маме я правильно рос: до 16 лет ложился не позже половины десятого, питался как положено, кроме того, всегда занимался спортом – это уже от папы. Сейчас трижды в неделю играю в теннис, мне это нужно для хорошего самочувствия и для экрана. В 1989-м бросил курить сигареты. Сейчас позволяю себе только полсигары в день. Выпиваю? Обязательно, но не по французским меркам – не бутылку вина в день, пореже, предпочитаю красное. Это важно. Так что, на мой взгляд, веду здоровый образ жизни.

Ваше участие в ресторанном бизнесе – способ попробовать себя в чем-то другом, отличном от журналистики, или вы просто любите французскую кухню?

Это не бизнес, это дань памяти моей матери. Помимо всех ее качеств, она удивительно готовила, чему научила и меня, и моего брата, благодаря ей мы разбираемся в еде и вине. Семь лет назад брат предложил открыть в Москве брассери (brasserie) – тип французского ресторана, что-то среднее между бистро и высокой кухней, – и назвать его в честь мамы «Жеральдин». Моя заслуга была в получении места для будущего заведения, а всю другую работу выполняет брат. Уверен, мама была бы рада.

Вы довольны своей жизнью? Хотели бы, имей шанс, что-то изменить? Например, выбрать для жизни другое время и место?

Считаю, мне на редкость повезло. Моя жизнь необыкновенно интересная и счастливая: в детях, друзьях, профессии. Конечно, есть много из того, что не сделано, о чем-то глубоко сожалею, что-то хотел бы поправить и изменить, но не принципиально. Люблю историю, поэтому иногда хочется жить в Древнем Египте, ведь это необыкновенно интересно, увидеть, как там все происходило. Или в Афинах во время расцвета демократии. А еще Древний Рим времен Цезаря и Августа. Хотел бы попасть в Италию времен Возрождения, но с условием, что смогу поговорить с Леонардо да Винчи. Мой любимый литературный герой – Д’Артаньян, который жил во Франции первой четверти XVII века, и я не возражал бы против того, чтобы служить с ним в мушкетерах.

Вернемся к профессии, как повлияет на журналистику развитие Интернета и высокотехнологичных коммуникационных устройств? Сегодня информацию получают и обрабатывают миллионы пользователей Twitter – и каждый становится журналистом?

Нет-нет. Журналистика – профессия. Каждый пишет – да, но не каждый – журналист. Ведь это особый образ жизни, мыслей, взглядов. Не думаю, что развитие Интернета сильно изменит профессию. В свое время говорили: кино убьет театр, Интернет убьет телевидение, а электронная книга – бумажную. Но ничего подобного не произошло.

Телевидение дает шанс стать свидетелем того, что происходит в мире, – Интернет не дает вам такой возможности. Вы можете после события просмотреть его видео на сайте, снятое с одной камеры. Футбольный матч, интервью, но в Twitter вы не увидите глаз, лица. Единственное, с чем я согласен, электронная почта убивает эпистолярный жанр – письма стали лаконичные, безличные, написанные наспех.

Как вы для себя определяете время, его движение, его скорость?

Когда был маленьким, время тянулось невероятно медленно: когда же, наконец, мой день рождения, каникулы, Новый год? По мере взросления, а потом уже и старения время невероятно ускоряется. Ты не успел обернуться, а оно уже пролетело. Если взять область техники, то тут все еще более стремительно: каждые три-четыре года происходят принципиальные изменения. Скажем, люди в XVIII веке существовали в одной эпохе, а начиная со второй половины XX века они уже проживают несколько. Не меняется одно – сами люди, внутренне они точно такие же, какими были всегда.

Чем бы вы хотели заниматься в своей жизни кроме журналистики?

Я бы хотел быть художником, страстно люблю живопись, но при условии, что это занятие станет «моим всем». Но, увы, не умею рисовать, так же как, к сожалению, не умею играть на музыкальном инструменте. Сейчас «мое все» – это журналистика, в ней я себя нашел и очень этому рад.

Вы ездите по Москве на Jaguar. Почему вы выбрали именно этот автомобиль?

Все просто: компания Jaguar сама предложила мне их автомобиль. Первым был Jaguar Daimler: классические линии, очень красивые формы. На нем, кстати, ездит и королева Великобритании. Я просто обожал эту машину. Но согласно контракту через девять месяцев должен был сменить авто. Однако расстаться с моим первым Jaguar я так и не смог – купил его для жены. Теперь езжу на совершенно новой модели XJL. Вы знаете, даже несмотря на то что машина – неодушевленный предмет, с ней может возникнуть контакт. С моими Jaguar меня всегда связывали самые теплые отношения.