Александр Вертинский родился в 1889 году, в Киеве, в семье частного поверенного. Его мать была потомственной дворянкой. Через три года после рождения сына она умерла, а следом от скоротечной чахотки скончался и отец Вертинского. Пятилетний Саша оказался в доме одной из своих тетушек. Его разлучили с сестрой, и долгие годы он ничего не знал о ее существовании, пока в двадцатилетнем возрасте случайно не увидел ее на сцене захолустного варьете. Так что утрату, одиночество и сиротство вместе с неразделенной любовью Вертинский познал уже в детстве. Взрослел он стремительно и свободно и так же энергично познавал окружа­ющий мир. Александрийскую гимназию покинул ввиду хронической неуспеваемости. Перебивался самыми разно­образными заработками: грузил арбузы, продавал открытки, чистил котлы, играл в карты – и неудержимо тянулся к прекрасному. В Киеве, городе монастырей и духовных учреждений, культурная жизнь находилась буквально в подполье, и единственным центром притяжения для Вертинского стала Софья Зелинская, преподавательница женской гимназии. В ее доме собирался цвет киевской богемы, или, как тогда говорили, «свободные мыслители». Сюда приходили Николай Бердяев, Михаил Кузмин, Казимир Малевич, Марк Шагал – все те, кто в скором времени выступил в роли пророка в Отечестве и вне его. Философия Бердяева, живопись Шагала и Малевича, стихи Кузмина послужили своеобразным «небесным прологом» столь же великой, сколь и страшной русской революции. Таким же предзнаменованием они стали и для молодого Саши Вертинского. А когда ему исполнилось девятнадцать, непризнанный гений в потертом фраке и с мечтой о сцене подался в Москву. Только в столице, считал он, можно раскрыть свои таланты.

Богемная жизнь

Москва в те годы была центром лицедейства: театры открывались каждый месяц, гремели постановки Немировича-Данченко и Станиславского. Здесь, в особ­няке Морозовой, выступали Андрей Белый и Владимир Соловьев, и на них тоже ходили, как на спектакли. Буй­ствовали футуристы, будоражили умы символисты, и, как и в другом сума­сшедшем городе – Петербурге, повсюду кружился мглистый «блоковский снег». Вертинский пробовал найти свое место в жизни. В 1912 году он дебютировал в кинематографе в роли падшего ангела. Первое его появление в фильме Александра Ханжонкова было сродни подвигу, поскольку другие актеры наотрез отказались прыгать голыми с крыши в снег. До 1918-го Вертинский снялся в нескольких кинолентах и проявил себя умелым антрепренером. Именно он привел на съемочную площадку будущую звезду немого кино Веру Холодную, жену прапорщика Холодного, и, будучи тайно влюбленным в нее, посвятил актрисе свои лучшие песни – «Маленький креольчик», «За кулисами» и «Ваши пальцы пахнут ладаном». Причем последняя оказалась пророческой – через три года Вера погибла, находясь на пике славы. Однажды, ожидая приятеля в сквере перед Театром миниатюр, Вертинский привлек внимание Марии Арцыбушевой – владелицы этого заведения. Она и предоставила ему шанс выйти на сцену. За одну ночь Александр сочинил куплеты и исполнил их в пародийной манере, прислонившись к кулисе во время танцевально-эротического номера «Танго». Мимолетный успех удостоился драгоценной строчки в рецензии «Русского слова»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский». Но это был еще не тот Вертинский. Он по-прежнему стеснялся зрителя и мучился тем, что не может найти себе настоящей роли. Зато в знакомой еще по Киеву богемной среде с ее маскарадами, неизменным вином и кокаином он чувствовал себя легко и непринужденно. То под руку с модистками прохаживался в желтой кофте по Кузнецкому Мосту, то оказывался на Тверском бульваре в нелепой куртке с помпонами вместо пуговиц рядом с такими же разряженными футуристами Маяковским и Бурлюком. Но как только грянул 1914 год, а с ним и Первая мировая, Вертинский с легкостью отверг все соблазны светской жизни и пошел на фронт, устроившись медбратом на поезд, курсировавший между передовой и Москвой. Там он завел книгу, в которую записывал все перевязки, сделанные за год войны, – вплоть до собственного ранения и демобилизации: их было 35 тысяч. Все это время перед ним проплывали трагедии и судьбы его соплеменников. Для поэта (а таковым он считал себя прежде всего) наступил момент истины. Именно там, в поезде, он и начал сочинять и исполнять для раненых свои песни.

Война

Это были своеобразные новеллы, которые назывались «ариетками», или «печальными песенками Пьеро». Не романсы, не арии, не уличные куплеты, а короткие, как воспоминание, спектакли на собственные тексты, а также на любимые стихи Северянина, Блока, Ахматовой, Есенина и Анненского. В санитарном халате, перетянутый бинтами, в белой маске на лице (надетой скорее из-за стеснительности), он картинно заламывал руки и пел о невероятно близких и интимных вещах. В его песенках не звучали ни традиционные русские мотивы, ни патриотические восклицания. Вертинский был подчеркнуто отстранен от социальных коллизий, не призывал к топору или отмщенью, ничего собой не символизировал и не выражал. Он пел о том, чего лишился сам: о потерянном рае, несбыточных мечтах – то есть о тех вещах, чья ценность измеряется только степенью вызванного ими потрясения. Весной 1915-го Александр вернулся в Москву и вновь пришел в арцыбушевский Театр миниатюр. Здесь для него изготовили экзотическую декорацию, подобрали «лунное» освещение. И поздним вечером публика впервые услышала «Минутку», «Маленького креольчика», «Попугая Флобера» и «Бал господень». Успех был мгновенный – Вертинский проснулся знаменитым. На сцену выходил певец высокого роста, в коротком белом балахоне из атласа, застегнутом на огромные пуговицы, в кружевном жабо и белой шапочке. На лице, скрытом под толстым слоем грима, выделялись резко изломанные брови, придающие ему выражение удивления и печали. К концу 1917-го белое одеяние Пьеро сменилось на черное, родился новый образ – «траурный клоун». А еще через год «грустный Пьеро» растаял как облако. Вертинский отказался от маски и начал появляться перед зрителями в черном фраке или смокинге и белой накрахмаленной сорочке. С тех пор – никакого маскарада. Общительный, окруженный в повседневной жизни толпой друзей и почитателей, на сцене он не нуждался в партнерах. Всегда выступал один, и это стало его принципом.

Эмиграция

В ноябре 1917 года Вертинский дал последние концерты в Москве и по приглашению антрепренера Леонидова уехал на юг. Екатеринослав, Харьков, Одесса, Севастополь… Гастроли растянулись на два года. На глазах у Вертинского разыгрывалась эпохальная трагедия – революция и Гражданская война. В ноябре 1920-го на корабле бегущих от Красной армии белогвардейцев он переправился из Севастополя в Константинополь. Атмосфера всеобщего уныния и распущенности, царившая в этом городе, привела его в ужас. Раздобыв греческий паспорт, он перебрался в Румынию. Оттуда уехал в Польшу, где его ждал королевский прием. В 1923-м он оказался в Германии, а через два года – во Франции. Париж в то время был настоящей столицей мировых знаменитостей. Сюда приезжали, чтобы увидеть «всех и сразу». Но особенно публику притягивали русские фамилии. Подумать только – Вертинский исполняет песни только по-русски, но ужинает с Чарли Чаплином и Марлен Дитрих. Знакомится с представителями европейских аристократических фамилий. Ему аплодируют члены семейств Ротшильдов и Морганов. Вместе с Федором Шаляпиным Вертинский отправился покорять сначала Европу, а в 1934-м – Америку. Сборники его стихов и песен издавались на русском, польском и французском языках. После удачных концертов в США Вертинский вновь вернулся во Францию, но не остался там надолго. В 1935 году он перебрался в Шанхай. В том, что он искал по миру своих слушателей, нет ничего удивительного. Парадокс был в другом. Обладая в общем-то неслыханной для артиста-эмигранта возможностью выступать перед любой публикой, Вертинский всегда хотел домой. И буйный Константинополь, и романтичный Париж, и спокойный Шанхай считал временным пристанищем. Он неоднократно обращался в советские представительства с просьбой позволить ему вернуться, но ему постоянно отказывали. Ситуация изменилась лишь с началом Второй мировой войны, когда Вертинский написал письмо на имя Молотова и только тогда получил долгожданное разрешение.

Возвращение

В конце 1943-го вместе с женой и четырехмесячной дочерью вечный скиталец наконец-то оказался в Москве. Алексей Толстой, граф и пролетарский писатель, устроил в честь певца пышный прием в «Метрополе», и начался последний этап славы Вертинского – без пластинок и выступлений на радио. Он давал по 24 концерта в месяц, соглашался на все встречи и на любую публику – лишь бы петь. Он словно никак не мог насытиться встречей с Родиной. Исколесил всю страну, выступал в театрах, дворцах культуры, на заводах и стройках, в шахтах, пел для раненых и сирот. При этом не раз попадал то под волну борьбы с космополитизмом, то под критику лирических песен, уводящих в подозрительную даль. И только по магической случайности, а может, по законам высшей справедливости Иосиф Сталин не тронул певца, его вердикт был категоричен и милостив: «Дадим артисту Вертинскому умереть спокойно». Так все и произошло. У певца никогда ничего не было, кроме мирового имени и семьи. И он чувствовал себя счастливым. Вертинский женился еще в Шанхае на Лидии Циргвава, 19-летней дочери служащего КВЖД. Она была младше мужа на 34 года. Пораженный внешностью грузинской княжны, он называл ее своим счастьем. Таким же счастьем для него стало рождение двух дочерей – Марианны и Анастасии. Именно они вдохновили Вертинского на единственную написанную за пятнадцать лет жизни на родине песню «Доченьки». Александр Вертинский работал до последнего дня и умер на гастролях в Ленинграде 21 мая 1957 года в гостинице «Астория» от сердечной недостаточности. Так, вне дома, на гастролях, как настоящий артист, он завершил свой жизненный путь. А его беззащитные мечтатели, сумасшедшие маэстро и безум­ные шарманщики, усталые клоуны и не теряющие надежды бродяги, поэты, влюбленные в строптивых актрис, – все они, словно призраки потерянного рая, стали верными спутниками не одного поколения преданных поклонников и просто слушателей. W