Словосочетание «японская анимация» воспринимается примерно так же, как «английский юмор» или «русская водка». Ну или как «итальянский неореализм». Японскую мультипликационную индустрию и индустрией-то сложно назвать – она по праву считается искусством. И тут уже проглядывает еще одна идиома – «высокое искусство»: анимационные фильмы, сработанные японскими мастерами, и вправду в основном принадлежат к той же категории, к которой принято относить, например, лучшие образцы итальянского неореализма – картины Федерико Феллини или Микеланджело Антониони.

Только вот Феллини, Антониони и даже Пазолини – это никакой не неореализм. Хоть и, безусловно, итальянский. Такая же путница имеет место быть и с японской анимацией. И вот почему.

Уносимый ветром

Подобно тому, как самым известным итальянским кинорежиссером является Федерико Феллини, самый известный японский аниматор – это Хаяо Миядзаки. Обладатель «Оскара» и премии Берлинского кинофестиваля, основатель анимационной студии с настолько широкой фильмографией, что время от времени Миядзаки был вынужден прибегать к псевдонимам, выпуская анимационные картины то как Сабуро Акицу, то как Тэрэкому. Живой классик, одним словом.

Как и положено мэтру, пожилой Миядзаки недавно снял свой очередной большой шедевр, о котором ряд критиков говорили, что это – картина-прощание, последний аккорд в его творчестве. Фильм называется «Ветер крепчает». Название взято из сентенции Поля Валери «Ветер крепчает – значит, жить старайся», а сама лента – это подведение итогов жизни, причем не просто самого Миядзаки в буквальном смысле, но общественной жизни Японии в ХХ веке – страны, пытавшейся спасти свою цивилизацию путем ряда адаптаций, не всегда, надо признать, успешных.

Понятно, что историю Японии Миядзаки пропускает через себя, обрамляя автобиографической рамкой: главный герой прощального мультфильма – авиаконструктор и мечтатель Дзиро, попадающий на авиационный завод, чтобы заняться делом всей жизни. Проблема лишь в том, что идет Вторая мировая война, и Дзиро вынужден поставить талант на службу армии. Отец самого Миядзаки был директором, а дядя – владельцем авиационного завода как раз в военные годы. Фильм автобиографичен и даже интимно-автобиографичен: девушка Дзиро больна туберкулезом, у нее кровохарканье, мать самого Миядзаки страдала туберкулезом позвоночника. Но, пожалуй, дальше этого пунктира режиссер не идет.

Показательно, что фильм никак не отражает нравственных коллизий. Что также вполне объяснимо: трудно представить себе японца, который каким-то образом афиширует рефлексию по поводу внешней политики собственного государства, формируемой, понятное дело, японским императором, решения которого, пользуясь русской культурной и лингвистической идиомой, обсуждению не подлежат. Поэтому в мультфильме Миядзаки нет и не может быть ничего похожего на то, что присутствует в картине «Солнце» Александра Сокурова. Вместо всего этого там есть вполне европейские рассуждения о том, что хорошее лучше плохого, а созидательный труд полезнее разрушительного. Вообще, все аниме-полотно транслирует то, что сейчас называется словосочетанием «сплошной позитив»: несмотря на войну, которая по большей части существует за кадром, все раскрашено яркими красками, звучит бодрая музыка, расцветают цветочки и зеленеет листва, и торжествует традиционное для японской культуры ликование природой, переходящее в пиетет.

Призраки братьев Гримм

Таким языком – языком притчи о детях и их приключениях – изложена вся жизненная философия режиссера, и неслучайно в его итоговом фильме этот язык проявился столь явно – теперь можно уже говорить о творческом методе и мировоззрении.

Взять, к примеру, картину «Навсикая из долины ветров», родившуюся из комикса, который Миядзаки поначалу рисовал для издательства, имея запрет на экранизацию. Когда же все ограничения были отменены, режиссер отказался превращать нарисованное в короткую аниме-историю, сделав двухчасовое зрелище. История о том, как хорошие сказочные персонажи освобождают от плохих других хороших героев, в число которых входит лес, который поначалу кажется плохим, так как все деревья и трава в нем отравлены, но по ходу пьесы выясняется, что глубоко внизу существует живой, прекрасный, благоуханный лес, где можно дышать без респиратора, полной грудью, и он метафора новой свободной жизни, избавленной от злости и противостояния. К этой жизни, как на верную дорогу, выходят все персонажи по прошествии означенных двух часов экранного времени. Повествование в фильме течет неспешно, зрителю очевидно предлагается насладиться качеством анимационной картинки.

Самым известным фильмом за всю карьеру Миядзаки стал «Унесенные призраками» – история о девочке, которая вместе со своими родителями попадает в заколдованный город, где царит зло, предводительствуемое жестокой волшебницей с многочисленной челядью. Слуги заняты работой в купальнях и ресторанах, куда съезжаются со всего мира боги, призраки, духи и прочие сверхъестественные существа, даже такие, как дух помоек. Всех пришлых волшебница превращает в животных. Чтобы сюжет состоялся, в первые же пять минут свиньями становятся родители девочки. Дальше начинается эпопея по освобождению не только их, но и всех пленников злой волшебницы, у которой обнаруживается, конечно же, добрая сестра-близнец. Иными словами, фильм практически воспроизводит культурологическую и сюжетную конструкцию сказок братьев Гримм, Ганса-Христиана Андерсена и многих других столпов западноевропейского романтизма. Специфически японским в нем является только, пожалуй, разрез глаз (если не считать также имен и костюмов героев).

За долгую карьеру Миядзаки заслужил не просто мировую славу, а славу главного японского аниматора, общепризнанного национального классика. Большинство европейских, а уж тем более японских зрителей судят по творчеству Миядзаки обо всей японской анимации, почитая его образцом и даже эталоном. Но специфически японского в мировоззрении Миядзаки не так уж и много, как мы только что видели.

Небесный замок из суши

Впрочем, мультипликация – не этнография, и, конечно же, действие многих картин режиссера происходит в заведомо самостоятельных, выдуманных и самодостаточных, замкнутых мирах. В той же «Навсикае», упомянутой выше. Или в фильме «Ведьмина почта», где ведьмы, дирижабли и телевизоры существуют в состоянии полной гармонии. Или в ленте «Мой сосед Тоторо», где волшебный мир граничит с людским, но никак не соприкасается, потому что слишком тесное соседство с людьми никогда ничем хорошим не заканчивается. Обычная сказочная реальность, подразумевающая массу интерпретаций, и только одна из них – самая простая – и есть главная, потому что только ее и считывает детский глаз и детское сознание.

Возьмем наиболее яркий пример искусства, «национального по форме», из творчества Миядзаки – ленту «Небесный замок Лапута». Действие там происходит в условной Европе, в фильме есть даже прямая ссылка на Джонатана Свифта, а также все, что должно быть в фантастическом саспенсе: небесный замок, затерявшийся среди облаков, кристалл Летающего Камня, с помощью которого этот замок можно найти. Кристалл в виде талисмана носит юная Сита, и весь фильм за ней идет охота. Что там происходит – все либо уже видели, либо могут додумать, если вспомнят фабулу советского художественного фильма про Алису Селезневу. Японские мотивы в «Лапуте» – та самая мифология камня (а не технологической конструкции) и опять же природа. На одном из форумов по аниме автор этих строк как-то наткнулся на странное замечание по адресу режиссера: вроде бы фильм на европейский сюжет и все в нем красиво, но никак не показана европейская архитектура – что же это такое?..

А вот и то. Чтобы получить ответ на этот вопрос, сходите в любой ресторан, который торгует суши. Как известно, он совсем не обязательно должен специализироваться на японской кухне. Более того, сегодня суши можно найти буквально в любом заведении – ну, к примеру, «У Павловны». И эти суши будут там почти такие же, как в «настоящем японском» месте. Чаще всего имеющие слишком мало общего с тем, что едят в Японии. Горячие роллы, коих не сыскать в Стране восходящего солнца. Суши без рыбы и прочее. Такими их ест весь мир – дело не в Москве или Череповце, не в провинции и столице. Дело в том, что японская еда, не имеющая ничего общего с едой в Токио или в любой другой точке Японии, и есть та японская еда, которую знают – и любят! – все. Именно это – глобализация и выход за пределы национальных рамок – и произошло с японской анимацией. А ее олицетворением стал Хаяо Миядзаки, а не Сатоши Кон с его «Идеальной грустью», не Мамору Ошии с его «Призраком в доспехах», не Хироюки Окиура с его «Волчьей стаей», не Макото Синкай с «Голосами далекой звезды» и «Пятью сантиметрами в секунду», а также прочие аниматоры, в творчестве которых гораздо больше японскости.

Однако с Японией, страной на удивление в современном мире национально и культурно гомогенной, не так все просто еще со времен императора Мэйдзи, первого, кто начал в 60-х годах XIX века «открывание себя Западу». Нивелирование японскости – это форма ее приумножения за счет экспорта мукокусэки – предметов и явлений, где национальные черты проступают очень мягко, как бы исподволь. И сегодняшняя массовая культура так же невозможна без аниме, как массовая кухня без суши, а сама Япония, как территория, их производящая, не просто участвует в глобализации, но и ее провоцирует. И Хаяо Миядзаки – один из главных идейных вдохновителей всего процесса, превративший свою Ghibli Studio в чуть ли не равноправного конкурента американской Walt Disney (если не по объемам производства, то по степени влияния). И независимо от того, снимет ли Миядзаки свой еще один фильм или нет, большой мохнатик Тоторо, дух леса, ставший символом Ghibli Studio, который был полностью придуман режиссером и не имеет прототипов в японском фольклоре, уже навсегда укоренен как в японской, так и в массовой мировой культуре.