Задумывая фильм о культурном и духовном наследии России, режиссер Александр Сокуров снял его в Эрмитаже, универсальном музее развития мировой культуры (как сформулировал философию этого музея ваш отец и предшественник Борис Борисович Пиотровский). Этот фильм получил название «Русский ковчег». И Эрмитаж, безусловно, важная составляющая русскости. Через что она, русскость, в музее раскрывается? И чего в нашей национальной культуре, ментальности, в нашем «русском ковчеге» не было бы без Эрмитажа?

Я не устаю повторять, что Эрмитаж — ​универсальный музей, в стенах которого искусства Запада и Востока не противостоят, а дополняют друг друга. Но это не все: наши прекрасные стены, в которых российские императоры управляли великой страной, тоже субъектны. В «Русском ковчеге» Александра Сокурова это триединство показано очень точно.

Без Эрмитажа русская культура лишилась бы способности видеть себя частью мирового наследия. Недавно закрылась наша большая выставка «Каспар Давид Фридрих и Россия». Величие этого художника как символа германского духа и преклонения перед божественной сущностью природы в России осознали раньше всех других за пределами германских земель. Поэтому наша выставка в Петербурге стала, как и планировалось, важным элементом праздника памяти Фридриха, прошедшего в Гамбурге, Берлине, Веймаре, Нью-Йорке. Несмотря на «блокаду», ​облака Фридриха не знают границ!

В Эрмитаже сложность и великолепие русской культуры раскрываются в ее диалоге с миром. Это мощнейшая опора для национального самосознания.

Для многих из нас, у кого в раннем детстве была возможность оказаться в Эрмитаже, одним из самых ярких детских впечатлений были часы «Павлин», хранящиеся в музее. Для детского сознания движения и звуки, которые этот часовой автомат умеет воспроизводить, — ​это чистое волшебство, лицезрение чистой магии. Вы тоже провели свое детство в Эрмитаже. Что было для вас самым сильным впечатлением? Из тех, которые, возможно, повлияли на всю вашу жизнь, навсегда остались с вами.

Эрмитаж — ​первое место, куда я попал ребенком. Мне рассказывали, что совсем маленьким меня приводили в Арсенал и даже давали поиграть на барабане. Мои собственные воспоминания начинаются не с волшебных вещей, а с волшебных людей. Я лично знал несколько поколений сотрудников музея, замечательных интеллектуалов. Хорошо помню Иосифа Абгаровича Орбели (директор Эрмитажа в 1934–1951 годах. — ​Прим. WR), который для меня был просто дядей Йосей. Без него музей мог бы и не спастись.

Потом были эрмитажные арт-кружки и разные отделы музея. Особенно — ​отдел Востока.

Если мы говорим о приобщении к русскости через Эрмитаж, то что надо увидеть, рассмотреть и познать в этом музее в первую очередь? Будет ли это различным для иностранца и россиянина, которому, возможно, даже больше, чем иностранцу, необходимо приобщение к собственному культурному наследию, рефлексия по его поводу?

Для россиян и иностранцев ответ будет разным. Иностранец должен начать с парадных залов Зимнего дворца: Фельдмаршальский зал, Военная галерея, Георгиевский зал. Это не просто интерьеры — ​это архитектурный манифест русской имперской идентичности, где европейский классицизм сплавлен с отечественной историей.

Нашим соотечественникам я бы посоветовал залы древнерусского искусства и третий этаж Главного штаба. У нас есть старообрядческие иконы, которые спасали от уничтожения, и авангард, который когда-то называли дегенеративным. Музей показывает, что в русской культуре есть место и тому и другому.

Эрмитаж всегда был ориентирован вовне, занимался международными проектами, был важной частью государственной внешней политики. Но еще в 2005 году у Эрмитажа появился центр в Казани, а сейчас есть в Выборге, Омске, Екатеринбурге, Владивостоке, Оренбурге. Так музей несет мировое искусство в регионы, вглубь страны. Но что он получает взамен? Как обогащается сам как институция, как метафорический «русский ковчег»?

Я давно убедился, что обмениваться нужно в первую очередь не выставками, не экспонатами, а людьми. С недавнего времени наши реставраторы проходят стажировки в Китае, у Эрмитажа есть соглашения с Нацио­нальным музеем и Музеем Гугун. Обменные выставки приезжают и уезжают — ​обмен знаниями и идеями позволяет создавать невероятные вещи. Наша панорамная экспозиция китайского искусства на третьем этаже Зимнего дворца, которая каждый год прирастает новыми залами, — ​лучшее тому доказательство.

В апреле мы возродили знаковый проект «Музеи мира в Эрмитаже». В Главном штабе сейчас находится шедевр Василия Кандинского из Екатеринбургского музея изобразительных искусств. Он дополняет нашу постоянную экспозицию русского авангарда, блестяще выдерживая соседство со знаменитой «Композицией № 6». Схема центров-спутников Эрмитажа создает условия для появления в России новых музеев мирового уровня.

Мы беседовали с вами для журнала Watch Russia в 2012 году. И тогда, отвечая на вопрос, живем ли мы с точки зрения искусства все еще в XX веке или уже в XXI, вы ответили, что новое столетие, конечно, немного видно на горизонте, но лет через десять окончательно будет понятно, когда «начался некалендарный XXI век». И вот мы с вами беседуем 10 лет спустя. Искусство перешагнуло в новый век? Или по-прежнему оно живет прорывами, сюжетами, проблемами века XX?

Большое видится на расстоянии. Мне кажется, искусство XXI века все еще готовится заявить о себе. Новые технологии, которые должны были стать средством его выражения, пока чаще разочаровывают и пугают. Развитие искусственного интеллекта вынуждает искусство отстаивать свое право существовать. И поэтому вполне возможно, что оно окажется более человеколюбивым, чем искусство прошлого столетия.

Вы всегда хорошо относились к современному искусству, настаивали, что в таком классическом, консервативном музее, как Эрмитаж, оно также необходимо и должно быть. Кто из ныне живущих художников вам наиболее интересен?

Эрмитажу близки художники, которые работают с памятью. В зале Франса Снейдерса в Новом Эрмитаже находится скульптура «Лебедь» Яна Фабра. Фабр родился в современном Антверпене, но для нас в Эрмитаже он все равно фламандец. «Лебедь» Фабра образует пандан с «Птичьим концертом» Снейдерса. Так культура Фландрии не только сохраняется, но и развивается в XXI веке.

Ансельм Кифер исследует боль и стыд за Германию, допустившую к власти нацистов. Личная трагедия художника созвучна трагедии блокадного Ленинграда, нашей страны. В Главном штабе экспонируется его работа, посвященная Велимиру Хлебникову. В смысле близости к российской истории Кифер ничем не отличается от Фридриха.

И конечно, Илья и Эмилия Кабаковы. Самые известные российские художники за пределами нашей страны, они же были едва ли не единственными на Западе, кто в 2022 году публично выступил против разрыва связей с русскими культурными институциями. В России Кабаковых порой ругают за очернительство советского прошлого, что в корне неверно. В визуальном формате они продолжают великую традицию русской литературы, одинаково ценимой во всем мире, — ​Гоголя, Достоевского, Толстого, — ​прибавляя к этому идеи русского космизма. Но назвать Кабаковых современными художниками я не могу. Свое место в будущем они уже застолбили.

Иногда понять настоящее, нерв нашего времени, позволяет именно старое искусство, которое вдруг неожиданно мы начинаем переоткрывать. Так было несколько лет назад с искусством Караваджо, живопись которого «человеческая, слишком человеческая», отразившая кризис ренессансной гармонии, ренессансного образа человека. И несколько лет назад все это стало, видимо, очень нам близким. На кого из старых мастеров нам надо сегодня посмотреть иначе и через призму этого искусства что-то понять про современность? С кем из старых мастеров вы ведете сегодня мудрый разговор?

Открывает и переоткрывает забытых и неизвестных художников не публика, а музейные исследователи. Наше последнее открытие — ​Жак-Шарль де Белланж — ​мистический французский мастер, самый поздний из великих маньеристов, который предвосхитил рококо и ар-нуво. В разные годы его любили и за раскрепощенную сексуальность, и за трепетную религиозность. Выставка в Галерее графики позволяет составить о Белланже собственное мнение.

Так сложилось, что главный художник «Русского ковчега» — ​Рембрандт. «Возвращение блудного сына» — ​визитная карточка Эрмитажа, представлявшая Россию на Венецианской биеннале. Картина была официальным символом Ватикана во время празднования двухтысячелетия христианства. В ней весь парадокс человечества: падение и покаяние, горечь отцов и эгоизм детей; она — ​духовное завещание мастера. В этом году мы ждем из реставрации «Жертвоприношение Авраама» — ​еще один шедевр Рембрандта на ветхозаветный сюжет.

Когда вы стоите перед Рембрандтом, вы видите не XVII век. Его герои — ​это мы: растерянные, сомневающиеся, но все еще способные к состраданию. Доб­рота — ​самое красивое, что есть в человеке.